— Хорошо, — Рамона осторожно погладила меня по руке, как нервного ребенка, мне стало приятно и уютно, — теперь спите до утра. И чтоб рана не вздумала воспалиться. А утром пойдем.
Она встала и пошла к двери. Обернется или нет?
Обернулась на пороге:
— Наверное, вы правы.
— Если мы попадем в Париж, — сказал я, — то каждое воскресенье с десяти до полудня я буду ждать вас возле… пусть прямо на Эйфелевой башне. Первый снизу балкон, на восточном углу.
Я не хочу вспоминать, как мы добирались до госпиталя и как потом расстались. Своих скитаний по госпиталям я тоже не хочу помнить. Многие умерли у меня на глазах, и умерли препогано. В бою лучше. Мы откатывались по всем фронтам и в конце концов сдали Мадрид. Франко — сволочь, но в талантах стратега ему не откажешь.
И как мы грузились на пароходы и налетели трехмоторные «Юнкерсы», я рассказывать не буду. Плыли в вонючем трюме, ничуть не лучше того, в каком я попал в Испанию — я запомнил только нудную боль в руке. Больше мне незачем напрягать память. Война закончилась. Я пережил ее. Всё.
А теперь, похоже, лучший друг Франко, кривобокий ариец Гитлер, готовит то же для Европы. Чтоб их поудавили всех их же подданные.
Мерло оказалось скверное. Я вышел из бистро, пересчитывая тощие франки в портмоне. Плата за кровь дождалась меня.
Было страшно. Правда, я трусил. Я так не боялся, когда видел черное лицо марокканца над мушкой его винтовки. И там, под «Юнкерсами», я тоже так не боялся.
Воскресенье. И на лестнице на Эйфелеву башню очередь.
Я поднимался и не чувствовал ног. Как ни глупо, но я надеялся. Вот открылась первая площадка.
Вон там — ее восточный угол, а подо мною — Париж в серой легкой слякоти.
А у перил (или мне мерещится?), стоит одинокая женщина в черном. И ветер раздувает ее черные локоны. Но лица я пока не вижу.
© Copyright Чиганов Константин Андреевич ([email protected]), 05/07/2009.