Испанский сон

У нас была только одна горючая бутылка. Но доставать ее не пришлось, они вылезли сами.

Водительский люк откинулся назад — скрипнул и стукнул отчетливо, так тихо стало в лесу.

Высунулась круглая голова в черном кожаном шлеме. Они не слыхали выстрелов, конечно. Решили, мотор издох сам. Откинулся второй люк, и тогда я повел мушкой.

Первый свесился на лобовую броню, разбросав руки, второй провалился внутрь. Никто их не вытаскивал, чтобы с честью прикопать — мы слишком устали. Только обшарили карманы. Одну тупорыленькую «беретту» образца 34 года капрал взял себе, вторую протянул мне. Я сунул пистолет в мешок — к испанской сестре. Обменяю потом на харчи.

Танкетку мы сожгли, полив из канистры, привязанной сбоку рубки. Кремация ничем не позорнее братской могилы.

2

Дом на склоне стоял добротный, из серого камня, с постройками поодаль. Крыша под бурой черепицей, и целые окна — мы подтянули ремни, капрал достал и надел пилотку с бордовой кисточкой.

Живности во дворе не отыскалось, а то мы б живо занялись ее спасением из неволи — в желудках урчало с утра, громче моторов пикировщиков над Мадридом, когда они падали на наши головы, чтобы испражниться бомбами.

На стук капрала явился бритый старик в рабочей одежде, выцветших штанах, синей куртке вроде матросской и серой кепке блином. На бурых ступнях его перекрещивались веревочки деревянных сандалий.

Запавшими темными глазами он обшарил нас, отметил винтовки и тяжелые ботинки с обмотками. Потом сказал:

— Републико, кампанерос?

Капрал отвечал, что да. Тогда старик посторонился и сделал вялый жест. Революционным рвением он не страдал, а страдал ревматизмом и хромотой.

Мне показалось, я слышу, как потрескивают его суставы. Мы вошли следом.

Тогда-то я увидел ее.

И подумал — «гоголевская панночка». На ней было длинное темное платье, а на руках она держала кошку. Не черную, трехцветную. Черноты хватало в ней самой. Жгучие глаза и рассыпанные по спине кудри.

Нас всех проняло, капрал, не вспоминая о двоих детишках, подкрутил усы и отдал честь со словами:

— Здравия желаю прелестной синьорите!

Она повела взглядом и чуть дольше смотрела на мои русые вихры. Потом сказала:

— Ола. Проходите. У нас есть холодная баранина и вино. Хлеба только совсем мало.

Я отозвался на моем несказанно изящном испанском, как истый кавальеро:

— У нас свой хлеб, только черствый. Сыр и зелень. Поешьте с нами, синьорита… синьорита…

— Рамона. А это мой папа.

Старик закашлял и сказал:

— Роми, дай гостям напиться. И сходи к тетке, принеси мяса и свежую краюху.

Но гостеприимства я в голосе не слышал.

Она недолго просидела с нами, накинула черную кружевную шаль и ушла куда-то. Старик подал бурдюк с вином и скрылся.

Косоглазый Энрико, с брюхом, вмещающим бочонок, сказал, досуха выжимая бурдючок в оловянный стакан:

— А ведь у седого хрена есть, небось, и кое-что получше такой кислятины? Не может же тут не быть погреба.

В конце концов капрал, потирая червленый нос, вызвался пойти и проверить. Для пущего авторитета он расстегнул кобуру.

Вернулся наш командир как-то быстро и угрюмо. Подошел к столу и бросил рядом с кувшином вина пачку патронов и белую повязку с нарисованным пучком средневекового оружия: эмблемой «Фаланхе испаньоль»[1].

— В подвале еще черт-те что, — сказал он, — несколько винтовок и гранаты. Хорошо, я догадался открыть ларь у стены. Диас, Энрико, тащите старого ублюдка во двор. Педро! — обратился он ко мне. — Скоро сюда вернется та сучка. Тут одна дорога в деревню под горой. Встреть ее и веди сюда. Начнет барахтаться, можешь пристрелить…

Кто-то сказал:

— Может, оставить? Помять ее маленько…

— Посмотрим. — Капрал достал пистолет и выглянул на двор — туда уже приволокли старика, скрутив ему руки за спину.

Я взял винтовку и пошел.

За спиной загомонили, кто-то, наверное, капрал, черно выругался. Хриплый выкрик «Вива хенераль Франко!» Думаю, старик надеялся, что дочь услышит.

Хлопнул выстрел.

Похоже, они поняли: старик ничего не скажет.

3

Ее черное платье я заметил уже вблизи, с корзиной она шла по тропке, ловко ступая маленькими тупоносыми башмаками.

Я затопал, хрустя сучьями, чтобы услышала издали.

Она замерла и поставила корзину. Красная шапочка и серый волк.

— Ола, Рамона, не пугайтесь, — чтобы она не побежала, сказал я; грязный, вонючий солдат в рванине, месяцами не видавший женщин — все это было у нее на лице.

— Что-то случилось? — спросила она. Сколько ей, восемнадцать? Вряд ли много больше.

— Не ходите домой. Уходите отсюда, к родственникам, к друзьям. У вашего отца нашли оружие и форму Франко.

Ее передернуло, как от тока.

— Нет, вы ему уже ничем не поможете. Идите. Я скажу, что вы не пришли.

Она молча заплакала, не пытаясь утираться. Повернулась и пошла назад.

Я проследил за тонкой черной фигуркой на склоне, среди зарослей шиповника. Облака разошлись и глянуло солнце. Кто-то крылатый и мелкий зачивинькал над ухом: чи-и-виньк, чи-и-виньк.

Потом от дома донеслась очередь. Стрелял итальянский пулемет. С нами такого не было.