Испанская тетрадь. Субъективный взгляд

Не знаю, почему, но Испания меня всегда, с самого детства, занимала, казалась особой, таинственной, непохожей на все прочие страны Европы. Я зачитывался книжками о конкистадорах, о могущественной Испании XVI века, об инквизиции. Дома у нас в Нью-Йорке висела превосходная копия картины Гойи «Мальчик в красном»: красное платье резко оттеняет белизну лица и черноту глаз и волос ребенка. От него веет беззащитностью; три кота притаились за мальчиком справа и жадно уставились на птицу, которую тот придерживает бечевкой. Дальше слева – клетка с птичками. Так получилось, что моим первым художником стал испанец Гойя. С него началась моя страстная любовь к живописи. С его живописи началось пробуждение во мне, двенадцатилетнем подростке, чувственности. Его «Маха одетая» и «Маха обнаженная» вызвали мои первые эротические сны. Герцогиня Альба терзала мое воображение и тревожила мой сон много лет, и даже сейчас, на склоне моего пребывания на этой Земле, она то и дело появляется в моих снах и манит… в Испанию. Была еще одна картина Гойи, которая врезалась в мою память навсегда: «Третье мая 1808 года». Прямо сейчас, сидя в бизнес-лаунже терминала «В» аэропорта Шереметьево в ожидании приглашения на посадку в Симферополь, я вижу раскинутые руки, белки глаз и оскал расстреливаемых наполеоновскими солдатами испанцев-сопротивленцев – «гверильи». И знаю, что никогда не видел и не увижу ни одной картины, столь невыносимо громко кричащей об ужасе войны, как «Герника» – картины Пикассо, еще одного испанца.

Словом, Испания с самого детства не оставляла меня. Когда я решил снимать документальный фильм «В поисках Дон Кихота», – не представлял себе, с каким чувством разочарования я завершу его. По сей день считаю, что это самый слабый мой фильм. Подчеркиваю: мой. Потому что съемочная группа, как всегда, работала безупречно. Но мне не удалось проникнуть в суть Испании, не удалось показать ее особый цвет и запах, ее тайну. Осталось чувство неудовлетворенности, досады. Что было, то было, уже ничего не поделаешь, но возвращаясь к испанскому опыту с помощью этой «тетради», я постараюсь передать то, что мне не удалось передать в своем фильме.

Алекс де ла Иглесиа

Из всех людей, которых я встретил и с кем говорил в Испании, наибольшим сходством с Дон Кихотом обладал кинорежиссер Алекс де ла Иглесиа. Если он прав, утверждая, что на самом деле Дон Кихот и Санчо Панса – один человек и что этот человек и есть Испанец (пишу с заглавной намеренно, речь идет об образе собирательном), – то он говорит о себе. Его стремление, с одной стороны, к созданию «величайшего кинофильма» и вместе с тем, с другой стороны, его убеждение в том, что достижение такой цели невозможно и стремиться к этому глупо, – это и есть воедино соединенные Дон Кихот и Санчо Панса: уверенность, что нет ничего невозможного, и в то же время уверенность, что ничего такого добиться нельзя. Де Иглесиа говорит, что это и есть испанец. Потом, подумав, добавляет, что эти два начала есть в каждом человеке. В определенной степени я согласен с ним, но только в определенной.

Если в американце Дон Кихот существует в значительной степени – мол, нет ничего невозможного! – то Санчо Пансы в нем почти что и нет. У русского, как мне кажется, все ровно наоборот: все бесполезно, нечего стараться, а тот, кто так не считает и пытается что-то делать, на самом деле борется с ветряными мельницами.

Русская литература буквально кишит Пансами (не в смысле социального происхождения или внешности) при почти полном отсутствии Кихотов. Пожалуй, могу вспомнить только одного: князья Мышкина, которого Достоевский называет «идиотом»…

Вообще же этот широко распространенный в России взгляд, что все бесполезно, что «хочешь жни, а хочешь куй, все равно получишь х-й», – существует очень давно. С чем он связан, судить не берусь, но абсолютно уверен в том, что такая жизненная позиция представляет собой тяжелейшие путы, которые мешают России двигаться вперед. Объяснение отказа от той или иной деятельности (например, от участия в голосовании) доводом, что, мол, это бесполезно, ничего из этого не выйдет, «они» (кто точно, не говорится, но всегда имеется в виду власть) все равно сделают так, как хотят, – в этом нет ни капли «кихотизма», зато «панчоизмом» прямо разит.

Пока сеньор де ла Иглесиа размышлял вслух о том, кто такие испанцы и что есть «испанскость», я искал русские – именно русские, а не российские – параллели. Привожу несколько его высказываний.

«Быть испанцем – это смеяться в лицо невзгодам». Русский не смеется в лицо невзгодам. Русский молча терпит их, принимая почти как неизбежность (наступает момент, когда терпение лопается с самыми страшными последствиями, приводящими чаще всего к еще большим невзгодам, но это уже другая тема).