Испанец

Она почти вынула камень из сумки, вцепившись  пальцами в его удобные шершавые бока, и ступила ближе к проходу, все так же глядя в лицо Полозковой. Та, верно, ждала от нее каких-то слов, поздравлений, и так и не отвела взгляд, когда Вероника уверенно шагнула к ней, почти вынув руку с камнем из сумки…

- No no no no, señora! - полицейский со скучными серыми глазами словно из-под земли вырос. Он перебежал дорогу молодым, как драный уличный кот, и Вероника не сразу поняла, что ее держит и не дает сделать последний шаг. Она рыдала в голос, содрогаясь всем телом, дергаясь, пытаясь вырвать свои руки из железных пальцев блюстителя порядка.

- Тише, тише, - шептал полицейский, принуждая плачущую Веронику усесться обратно на скамью. - Не нужно резких движений. Отдайте мне вашу сумку. Вот так.

Пальцы Вероники разжались, она выпустила камень, и полицейский осторожно вынул из ее ослабевших пальцев  ручки сумки.  С другой стороны рядом с Вероникой присел еще один человек, и Вероника ощутила на своих запястьях холод металла.

Полицейский не стал спрашивать, зачем она это сделала. Вероятно, он это понял, а может, ему было все равно. Вероника, которую он собой заслонял от новобрачных, горько усмехнулась. Все равно… безразлично… Даже ему Вероника была безразлична.

- Как вы догадались? - произнесла Вероника. - Как?

Новобрачные прошли мимо, и Вероника услышала, как на улице закричали гости, обсыпающие новобрачных рисов и лепестками роз.

- Номер машины, - небрежно ответил полицейский. - Нашли сеньориту Грасиелу. У нее нервный срыв. Она сказала, что подвезла вас, а вы напали на сеньориту - о, уже сеньору де Авалос. А сеньорите Грасиеле угрожали. Ну, пойдем? И давайте без шуток. Не будем портить людям праздник.

Для первой брачной ночи молодожены уединились в люксовом номере отеля.

После шумного торжества номер встретил их блаженной тишиной. За дверью остались свадебный шум, банкет, гости.  На столике поблескивала бутылка шампанского в серебряном ведерке со льдом, номер был украшен цветами, и Марина думала, что у нее от волнения сейчас сердце выскочит.

Они с Эду занимались любовью очень часто; если бы Марину спросили, а были ли дни, когда ее утро начиналось не с поцелуев и ласк, она бы задумалась. Но сейчас все было иначе, совсем по-другому. Впервые за все время знакомство с Эду Марина почувствовала робость, когда его руки скользнули по ее обнаженным плечам, по шее, лаская девушку. Эду, улыбаясь, осторожно снял с Марины мантилью, белым кружевом укрывающую ее волосы, вынул из прически высокий гребень, и Марина совершенно почувствовала себя его женой, принадлежащей ему полностью, без остатка. И то, что он сейчас раздевал ее, помогая освободиться от свадебной одежды, было так естественно и так волнительно, что Марина даже представить никого не могла на месте Эду.

Только он. Только его рукам можно обнимать ее, только его губам можно целовать ее. Только к его груди Марина могла прижиматься так доверчиво и с таким удовольствием, вдыхая знакомый, ставший уже родным аромат его кожи и горьковатую свежесть парфюма, только его поцелуи принимала так, словно по глотку пила жизнь, наполняя свое тело всеми оттенками чувств. Холод, жар, дрожь, наслаждение, прокатывающееся волнами до самых кончиков пальцев, и запах шампанского от губ Эду, которое он выпил - все это связывалось в одну пеструю картину, которая называлась реальностью. Невозможной, непостижимой… еще полгода назад Марина не поверила бы, что это вообще возможно. Что с нею это может произойти. Что она, простая девчонка, будет так головокружительно любима, что для ее первой брачной ночи откроет двери лучший отель Севильи,  и что мужем ее будет самый красивый из существующих на свете мужчин.

«Этого не может быть, - думала она, и душа ее наполнялась ликованием, от которого хотелось  смеяться, - это не может происходить со мной!»

Но это происходило; и Эду тоже смеялся, чувствуя улыбку на ее губах, смеялся, одуревая от любви, от чувств, нахлынувших на него.

- Какая ты необыкновенная, - шептал он, разглядывая свою молодую жену почти с благоговением. - Прекрасная…

Марина сама не понимала, отчего ее бьет крупная дрожь. Эду целовал ее, нежно касаясь губами шеи, пылающей от смущения щеки девушки, его пальцы осторожно распускали шнуровку ее платья, в его неторопливых осторожных движениях был какой-то особый тайный смысл, и сам он походил на восхищенного ребенка, распаковывающего самый желанный в его жизни подарок.  

Избавив Марину от платья, оставив ее в одном белье и чулках, Эду опустился перед девушкой на колени, обнял ее за талию и нежно поцеловал животик. Касания его губ породили в душе Марины целую бурю чувств; такого трепета и такой глубокой нежности она не видела ни от кого и никогда, даже от самого Эду. Обычно он был порывист и страстен, но сейчас он ласкал ее так, словно боялся вспугнуть, почти робко. Ее волнение не укрылось от него, и сам он волновался не меньше Марины.