Искусство быть (сборник)

То, что мы хотим жить, что нам нравится жить – это факты, не требующие объяснений. Но если мы спросим, как мы хотим жить – чего мы ждем от жизни, что делает ее для нас важной, то будем иметь дело с вопросами (и они более-менее идентичны), на которые люди дадут множество разных ответов. Одни скажут, что им нужна любовь, другие выберут власть, третьи – безопасность, четвертые – чувственные удовольствия и комфорт, пятые – славу, но большинство, пожалуй, согласится с утверждением, что они хотят счастья. Большинство философов и теологов именно это объявляют целью, к которой стремятся люди. Но если счастье охватывает такие разные и во многом взаимоисключающие понятия, как упомянутые выше, то сам этот термин становится абстрактным и, соответственно, скорее бесполезным. Поэтому важно определить, что означает «счастье» для простого человека и что оно означает для философа.

Даже среди разных концепций счастья есть мнение, которое разделяет большинство мыслителей: мы счастливы, если исполняются наши желания, или, другими словами, если у нас есть то, что мы хотим. Отличие заключается в ответе на вопрос: «В чем состоят потребности, удовлетворение которых приносит счастье?». Таким образом, мы подходим к моменту, когда вопрос о цели и смысле жизни приводит нас к проблеме природы потребностей человека.

В целом существуют две противоположные позиции. Первая и на сегодня самая распространенная заключается в том, что потребности определяются совершенно субъективно; это стремление к чему-то такому, чего я желаю так сильно, что это дает нам право называть это потребностью, удовлетворение которой приносит удовольствие. В этом определении не затрагивается вопрос, в чем источник этой потребности. Не спрашивается, имеет ли она, как голод или жажда, физиологическую основу, или, как потребность в утонченной еде и напитках, в искусстве, в теоретических размышлениях, связана с социально-культурным развитием человека; или же это социально вызванная потребность, как, например, в сигаретах, автомобилях или бесчисленных технических устройствах, либо, наконец, это патологическая потребность, как при садистском или мазохистском поведении.

Мы пока не поднимаем вопрос о том, какое влияние оказывает на человека удовлетворение этой потребности – обогащает ли она его жизнь и способствует его росту или же ослабляет и подавляет его, препятствует его росту и является самоуничтожающей. Получает ли человек удовольствие, удовлетворяя свое желание послушать Баха или удовлетворяя свои садистские наклонности, издеваясь над беззащитными людьми или причиняя им боль, при таком подходе является делом вкуса; раз это является потребностью данного человека, то и счастье состоит в ее удовлетворении. Единственным исключением обычно являются случаи, когда удовлетворение потребности наносит значительный ущерб другим людям или социальной полезности самого человека. Поэтому потребность разрушать или потребность принимать наркотики обычно не рассматриваются как потребности, легитимность которых вытекает из того факта, что их удовлетворение может приносить удовольствие.

Противоположная (или вторая) позиция фундаментально отличается от первой. Главное здесь – способствует ли потребность развитию и благополучному существованию человека или мешает и вредит ему. Здесь имеются в виду такие потребности, которые коренятся в самой природе человека и способствуют его росту и самореализации. В этой второй концепции чисто субъективная природа счастья сменяется объективной и нормативной. К счастью ведет лишь исполнение тех желаний, которые соответствуют интересам самого человека.

В первом случае я говорю: «Я счастлив, если получаю все удовольствия, которые хочу»; во втором: «Я счастлив, если получаю то, что должен хотеть, чтобы достигнуть оптимальной самореализации».

Нечего и говорить, что с точки зрения общепринятой научной мысли последнее утверждение является неприемлемым, так как вводит в общую картину норму, то есть оценочное суждение, и, соответственно, вроде бы лишает утверждение его объективной ценности. Тем не менее возникает вопрос о том, имеет ли норма объективную ценность. Разве мы не можем говорить о «человеческой природе», а если это так, то не приводит ли объективно определяемая природа человека к тому, что его цель такая же, как и у всех живых существ, а именно его наиболее совершенное функционирование и наиболее полная реализация его потенциальных возможностей? И не следует ли из этого, что одни нормы способствуют достижению этой цели, а другие этому вредят?