Искушение Тьюринга

Леонард никак не мог понять, чего же добивается от него этот человек.

– Но, как вы понимаете, при таких обстоятельствах любая мелочь может стать серьезной уликой. То, что на первый взгляд кажется ничего не значащим, впоследствии может поменять всю картину.

– Разумеется, я все это прекрасно понимаю.

Кореллу вдруг захотелось немедленно выйти на свежий воздух.

– Не сомневаюсь, – ответил Сомерсет. – Как криминалист, вы понимаете в этом больше любого из нас.

– Я понимаю также, чего можно добиться лестью и неуемными похвалами, – добавил Леонард.

– Ха-ха! Вы меня разоблачили! – Сомерсет рассмеялся. – Но мне нет необходимости льстить вам, вы и без меня прекрасно знаете себе цену. И сейчас вы спрашиваете себя: чем еще я могу поделиться с этими господами?

– Но вы ведь и сами обыскивали дом.

Корелл оглянулся на Оскара Фарли, остававшегося на удивление молчаливым в продолжение всего разговора. Тот всплеснул руками, что должно было означать «да».

«Им чего-то недостает», – подумал Корелл.

– Во всяком случае, мы слышали, что вам удалось найти какой-то блокнот и бумаги, – продолжал Сомерсет.

– Это правда, и я охотно передам вам все это, – сказал Корелл. – Мои математические познания не те, что были много лет назад.

– И там ничего нет, кроме расчетов?

– Насколько я понял. Но я только просмотрел их. Вы всё получите… – Корелл инстинктивно пошарил во внутреннем кармане.

– Замечательно.

– Но у меня не всё.

– Не всё?

– Алан Тьюринг оставил после себя «Дневники снов» – три толстые тетради, которые вел по рекомендации психотерапевта. К сожалению, я уже отослал их его брату, Джону Тьюрингу.

– Ах вот как…

– Мне жаль.

– Что-нибудь еще? – Сомерсет выжидательно смотрел ему в глаза.

– Нет.

В этот момент Корелл понял, что не должен отдавать Сомерсету письма, пока сам толком не ознакомится с их содержанием. Он не мог сказать, зачем ему это нужно.

– С братом мы обязательно свяжемся, – пообещал Сомерсет. – Можете прямо сейчас передать нам все остальное?

Они спустились в отдел криминалистики, где помощник инспектора передал Сомерсету записные книжки Тьюринга.

– Берегите свою спину, – напутствовал он на прощание Оскара Фарли. – Спасибо за политический экскурс, – повернулся к Роберту Сомерсету. – Было очень интересно.

Корелл, из последних сил сдерживая нервозность, протянул гостям дрожащую правую руку.

Собственно, что такого он сделал? Он – Леонард Корелл, сын Джеймса Корелла, писателя. Никто не вправе указывать ему, что делать. Потому что у Леонарда Корелла – особый интерес к математике, не имеющий прямого отношения к службе в полиции. Это часть его личной жизни, в которую никто не вправе вторгаться просто так… Что, в конце концов, вообразил о себе этот Сомерсет? Приходит вот так и требует… Нет, никто не получит этих писем. Никто не имеет на них права, кроме Леонарда Корелла. В конце концов, он учился в колледже в Кембридже…

Дрожа от возбуждения, Леонард сел за письменный стол. Но не успел погрузиться в чтение, как почувствовал, что на него кто-то смотрит. Подняв глаза от протокола, он встретил взгляд Кенни Андерсона.

– Что они от тебя хотели?

– Так, ничего особенного. Поговорили о том о сем…

– О том о сем… Я вижу, мистер помощник инспектора взял привычку задирать нос?

– Правда?.. Нет, ничего подобного.

– Ты, кажется, собирался напиться сегодня вечером?

– Разве?

Корелл подумывал, не уйти ли ему куда-нибудь со своими бумагами. Или все-таки наплевать на Кенни и остаться на месте? В этот момент ему на глаза попалось одно имя… Хью Александр. Вне всякого сомнения, оно было ему знакомо, вот только откуда? Очевидно, встречалось где-то в бумагах… В сегодняшнем протоколе Хью Александр значился главным свидетелем по делу Алана Тьюринга. Хотя об этом не говорилось напрямую, из текста Леонард понял, что Хью Александр работал с Тьюрингом в годы войны. Последнее нуждалось в проверке.

Корелл поднялся и отправился к Глэдвину.

***

Эндрю Глэдвин работал в архивном отсеке. Здесь хранилась информация о всех неблагонадежных и бывших под следствием. Кроме того, имелась небольшая библиотека со справочными материалами, где за день до того Корелл читал статью о «парадоксе лжеца».

Но Эндрю Глэдвин был интересен и сам по себе. Лучший кроссвордист отделения и страстный читатель исторических биографий, он недаром носил прозвище Профессор. Или Оракул С Трубкой. Глэдвина можно было спросить о чем угодно, и всё не без толку. Отличаясь добродушием и тем, что называется «приятной полнотой», Эндрю, как и Кенни Андерсон, не брезговал спиртным. Но, в отличие от Кенни, употреблял только дорогие и благородные напитки, которые его организм усваивал без болезненных последствий.

Глэдвину было около пятидесяти, но его волосы оставались густыми и черными, как у юноши. А глаза – пронзительно-карими, по крайней мере в первой половине дня.

Когда Корелл вошел в архив, Глэдвин дымил своей трубкой и как будто ничем не был занят.

– Привет, – поздоровался Леонард.

– Привет. Чем могу служить?

– Хью Александр, – ответил Корелл. – Знаешь о нем что-нибудь?

– Ты имеешь в виду шахматиста?