Искушение Тьюринга

Мог ли Краузе предать из мести? Хотел ли хранить верность стране, которая так обходится со своими героями? И главное – был ли Корелл единственным?

Фарли заглянул полицейскому в глаза. Они казались узенькими щелочками под опухшими синими веками.

– Выпейте еще, – он протянул ему стакан.

Потом смочил полотенце и осторожно протер полицейскому лицо.

Ухаживая за раненым, Оскар казался себе самому не таким уж злодеем. Кроме того, это его успокаивало.

– Спасибо, – сказал Корелл.

– Зовите меня Оскаром, – разрешил Фарли.

– Леонард, – в свою очередь представился Корелл.

– Странная штука получается, Леонард, – заметил Фарли. – Вы молоды, но я вижу в вас своего отца. Вы кажетесь мне каким-то несовременным.

– Вы любили его?

– Разумеется. Он был великолепным рассказчиком. За всю жизнь я встретил всего одного еще такого же блистательного рассказчика, и этот человек – вы.

– Вы преувеличиваете.

– Разве чуть-чуть.

– Мой отец тоже говорил, что я хороший рассказчик. Но с тех пор я ничего подобного ни от кого не слышал.

– Еще услышите, это я вам обещаю. Иногда вы рассказываете, пожалуй, даже слишком хорошо.

– Что вы имеете в виду?

– Художественные приемы.

– Какие? – удивился Корелл.

– Это ваш блокнот? – вместо ответа спросил Фарли.

– Мой.

– Здесь упоминается фамилия Краузе, и это, признаться, беспокоит меня больше всего.

– Краузе работал с Тьюрингом во время войны, так?

– Боюсь, теперь моя очередь задавать вопросы.

***

Это был неожиданный поворот. А Корелл было обрадовался новому знакомству. Хотел расспросить Оскара о его карьере и литературных штудиях в Кембридже. Теперь перед ним сидел сотрудник спецслужб, для которого фамильярность была не более чем способом перевести разговор в нужное русло.

Леонард чувствовал себя уничтоженным. Никакая сила теперь не могла бы заставить его рассказать Фарли о беседе с Краузе в пабе.

– Так что ж такого открыл вам этот Краузе?

– Ничего.

– Ничего?

– Точнее, массу всего. Он рассказал мне о кризисе в математике и парадоксе лжеца. О Гёделе и Гилберте. Объяснил, что предшествовало работе «О вычислимых числах».

– А о том, что делал во время войны?

– Ни слова. Как только я заводил об этом речь, он начинал нервничать и менял тему.

– Когда вы с ним виделись?

Корелл ответил. Он объяснил – что самому ему казалось правдой, – что до сих пор не упоминал имени Краузе из желания выглядеть умнее, чем он есть. Поэтому и выдал за свои рассуждения кембриджского математика о парадоксе лжеца. Это было глупо и недостойно, признался он. Но логик не открывал ему государственных тайн, только не он.

– Вам не в чем его винить.

– Однако вы сами навели на него подозрения.

– Я же сказал, что вел себя как идиот.

– Так исправьтесь. Объясните, что заставило вас провести вечер в компании совершенно незнакомого человека.

На это Кореллу нечего было сказать, кроме того, что им было интересно друг с другом. Самого его больше удивляло то, что такой человек, как Краузе, потратил на невежественного полицейского весь вечер.

***

Фарли видел, как сник Корелл. Его опухшие веки дрожали; дрожала рука, касаясь вспотевшего лба. Помощник инспектора напомнил ему Алана Тьюринга в Челтенхэме. Настал один из тех моментов, которые он больше всего не любил в своей работе. Фарли перевел взгляд на свои руки со старческими скрюченными пальцами и морщинистой кожей. Что же такое произошло? Он посмотрел на окно и попытался разогнуть спину.

– По-моему, Краузе просто хотел немного просветить меня, – сказал Леонард.

Фарли задумался. Насколько правдоподобным было это объяснение? Математик-любитель пьет пиво с кембриджским профессором в надежде набраться знаний. Краузе был хорошим популяризатором, это так. Фарли помнил его блистательные лекции о Гегеле в четвертом бараке. Тем более ученый не мог упустить возможности рассказать кому-то о Тьюринге. Похоже, полицейский говорил правду. Это была болтовня, не более. Как же Фарли устал от всего этого… Он придал лицу строгое выражение и наставительно заметил:

– Краузе мы тоже допросим, как вы понимаете. И вам придется отвечать, если вы что-то от меня утаили.

– Я ничего не утаил.

– То есть Краузе не рассказывал вам ничего о своей работе во время войны?

– Ничего… или… постойте…

– Что… что-то вспомнили?

В самом деле, как он мог об этом забыть.

– Мы говорили о Витгенштейне… Витгенштейн полагал, что парадокс лжеца не имеет никакого смысла за пределами чисто умозрительной логики. Краузе полагал, что он ошибался. Потому что Алану Тьюрингу уж точно было известно…

– Что? – не выдержал Фарли.

– Что парадокс лжи может обернуться вопросом жизни и смерти.

– И это всё? – В голосе Оскара слышалось разочарование.

– Да, потом мы переменили тему. Краузе ничего не рассказывал о войне, но он заставил меня задуматься… Каким образом логический парадокс может обернуться вопросом жизни и смерти?

– В самом деле любопытно, – невольно улыбнулся Фарли.

Глава 36

Блетчли-парк III