Искушение чародея

— Не исключено. — Ему было под сорок, и Славе он напоминал крупного хищника, волка или леопарда. Помимо естественных наук, Борис Урванец занимался восточными единоборствами и по утрам как минимум час проводил в саду, замирая в разных гимнастических позах. Он хорошо разбирался в оружии, медицине и политике. Если бы Павлыш не знал, что кандидатуры членов экспедиции были предложены послами ГЦ, — решил бы, что Бориса направил сюда Комитет внешней безопасности. — Но главный вопрос, — продолжал Урванец, — все равно остается: что же это за жизнь такая и как они сюда попали.

— Аборигены?

— Ах, Эмма, это вряд ли! — вскидывался академик Окунь. — Очевидно ведь, что эта… местность — она создана специально для нас. Если даже не брать во внимание Отель, все остальное свидетельствует недвусмысленно, знаете ли. Состав воздуха, воды, почвы, растения в саду и огороде, продукты, которые ежедневно появляются в ретрансляторе.

— А что, если это предыдущие дуэлянты? — мрачно спрашивал Коля Урванец. — Проигравшие. И за это их развоплотили.

Эдгар смотрел на старшего брата с почти священным ужасом, кивал, охваченный восторгом. Вот это приключение! Расскажешь ребятам в школе — обзавидуются!

Урванец-старший переглядывался с Павлышем, вздыхал и переводил разговор на другое. Обоим было очевидно, что призраки останутся еще одной загадкой, чем-то, что пока выходит за пределы доступных человечеству знаний. Хотя мысль о дуэлянтах-неудачниках в последнее время тревожила Павлыша все чаще.

Если это правда — и если призраки по-прежнему способны мыслить и чувствовать, возможно, они пытаются как-то предупредить землян? Поэтому и стали появляться чаще.

Вот только как лишенные тела и голоса могут вообще коммуницировать с живыми?

Именно об этом снова и снова спрашивал себя Павлыш, когда за спиной у него зазвонил телефон.

Это был старинный аппарат — увесистая коробка на четырех бронзовых ножках, с цельнолитой черной трубкой на витом проводе. Ни к каким розеткам он не был присоединен, вообще не имел ни разъемов, ни рычажков, ни индикаторов, — ни-че-го. Академик Окунь в свое время дотошно его исследовал и вынес вердикт: «Имитация формы при абсолютном непонимании сути». После чего Павлыш уволок телефон к себе — в качестве пресс-папье. Иногда Слава снимал трубку и прикладывал к уху. Вслушивался в мертвую тишину, мечтал: вдруг когда-нибудь там раздастся голос мамы или бабушки…

Телефон зазвенел громко и яростно, словно был возмущен, что Павлыш стоит к нему спиной. Призраки, маячившие в глубине сада, возле теплицы, как будто придвинулись поближе, и Слава вдруг подумал: «А чем черт не шутит? Неужели они сумели… прозвониться? И на каком же языке тогда заговорят?»

Торопливо, пока звонки не оборвались, Павлыш шагнул к столу и сдернул трубку.

— Добрый день, — сказали на том конце. — Имеем честь сообщить, что дуэлянты, бойцы, поединщинки… отражатели прибыли.

Сразу же вслед за этим пол под ногами Славы дрогнул, стекло в окне тихонько задребезжало — как при легком землетрясении или во время аккуратной стыковки корабля со станцией.

Все это дрожание и дребезжание заняло полсекунды, не больше, — и похоже, осталось никем, кроме Павлыша, не замеченным. По-прежнему вопили и грохотали у него над головой юные Урванцы, и академик Окунь все тем же воодушевленным тоном рассказывал Светлане историю времен своей бурной молодости.

А вот призраков в саду уже не было.

— «Дуэлянты», — сказал пустой комнате Павлыги. — Вот оно как.

Он, конечно, узнал металлический голос в трубке. После прибытия на Muzoon вергилий появлялся раза два или три, давал советы по обустройству, спрашивал, не нужно ли чего. Затем — пропадал, причем никто не смог проследить, куда именно он девается. Даже индейцы-следопыты Николай и Эдгар оказались бессильны перед инопланетянской хитростью.

«Значит, — подумал Павлыш, — все-таки не призраки. Значит, началось».

Он зачем-то снова снял трубку и послушал — но не было ни гудков, ни даже шума, только привычная космическая тишина.

Слава вышел в коридор и поспешил в столовую. Обычно после обеда Эмма сидела именно там — делала какие-то заметки или разбирала очередной ящик с артефактами. Но в этот раз, еще не входя, Павлыш понял, что она не одна.

— …шу прощения. Я не имел в виду… то есть, в общем-то, не то чтобы… глупость какая, конечно, имел, но… тьфу ты, Эмма… понимаешь…

— Домрачеев, как фольклорист вы, безусловно, обладаете развитым воображением, но вынуждена вас огорчить: оно не имеет ничего общего с действительностью. Совершенно. За те десять дней, что мы здесь находимся, вы могли бы это понять.

— Неужели?

— Именно! Более того, если хотите знать, я полагаю вас человеком грубым и несимпатичным. И буду очень благодарна, если вы впредь воздержитесь от своих неуклюжих шуток в мой адрес.

— Ну что же, — отчеканил Миша. — Что ж. Разрешите идти, Эмма Николаевна? Выполнять свои прямые обязанности, так сказать.

— Идите, Домрачеев.

Хлопнула дверь, ведущая из столовой в сад.