Искушение чародея

Учитель схватился за голову и мешком рухнул на пол. «Это нечестно, сначала пятерку поставьте!» — захотел крикнуть Эдик, только слова застряли в горле. Муха плавно развернулась и ринулась в новую атаку. На этот раз на Лапкина. Ее гигантские фасетчатые глаза уставились на девятиклассника и в них словно промелькнуло: «Стой! Сопротивление бесполезно! У тебя каменные руки. Ты их не поднимешь!»

Эдик скосил глаза на свои руки. Они действительно были каменными, хорошо хоть, не кирпичными, и поднять их мог разве что башенный кран.

«Нет!» — крик ужаса исторгся из груди, но он не смог остановить летающего хищника. Зловеще жужжа, муха взвилась на дыбы и раскрыла свой страшный клюв…

Солнце только что взошло над крышами. Его лучи врывались в комнату, отражались от мебели и стен, кричали о наступлении нового дня и необходимости вставать. Но вставать не хотелось, хотелось вернуться в сон, и лишь воспоминания о так и оставшейся в нем хищной мухе мешали это сделать.

Но там ли?! Отчетливый гул продолжал преследовать Лапкина и здесь. Гул шел откуда-то сзади. Холодея от возвращающегося страха, Эдик осторожно повернулся, насколько сумел, в кровати, вывернул голову под немыслимым углом, а в довершение скосил слипающиеся глаза. Гигантской мухи не было, однако гул не умолкал. Глаза Лапкина раскрылись шире, и наконец-то парнишка увидел виновницу кошмара. Ленивая, как все ее осенние собратья, она медленно и бесцельно летала по комнате и ни на секунду не переставала жужжать. Муха в самом деле была довольно крупная, однако ничем не отличалась от обычной раскормленной мухи.

Эдик продолжал лежать, каждой клеточкой тела ощущая нарастающую злость против разбудившей его твари. Наконец, злость выросла настолько, что превзошла обычную утреннюю лень. И тогда Лапкин вскочил. Муха словно ждала этого и ловко увернулась от машущих рук. Гул стал громче, и желание убить виновницу возросло в той же пропорции. Только от желания до осуществления путь не близок, и Лапкин это знал.

«Ты только сядь. Сядь, дорогая, ну, сядь! Посиди, ведь ты устала. Хоть немного», — повторял Лапки, не сводя с черной тушки немигающего взгляда. Муха, похоже, услышала призыв, и не только услышала, но и послушала. Как загипнотизированная, она безвольно приткнулась к стене и обреченно затихла.

Лапкин не стал ждать ее выхода из транса. Рука на ощупь нашла на столе толстую книгу, и тут же последовал удар. Ни крика, ни стона, насекомые не способны на подобные звуки. Лишь резкий хлопок да грязное пятно на обложке и стене.

Эдик брезгливо отбросил орудие убийства и полез обратно в постель. Солнце продолжало светить по-прежнему, однако даже оно было не в силах помешать сну. Утреннему и потому особенно сладкому.

Было воскресенье…

На этот раз пробуждение было неторопливым и приятным. Сон уходил медленно, постепенно, и так же медленно возрождалась явь, не подстегнутая необходимостью немедленно вставать и идти в школу.

Лапкин лежал с полузакрытыми глазами и не то думал, не то грезил. Мысли текли такие же ленивые и нечеткие, как грань между сном и пробуждением. Лишь где-то за ними мелькали контуры чего-то важного, и Эдик лениво пытался его понять, но тщетно. Тогда он сделал усилие, попытался сосредоточиться, однако ничего из этого не получилось.

Все с тем же неуловимым ощущением главного Лапкин не спеша встал, оделся и подошел к окну. Начало осени выдалось неплохим. Солнечным, без туч и дождей, с яркой разноцветной листвой. Великий Гусляр утопал в красках. Хотелось бродить под кронами деревьев, упиваясь ароматами и легкой грустью. Хотелось что-то открыть, изобрести, написать нечто выдающееся, первым достигнуть Марса, словом, сделать невозможное и тем прославить в веках свое имя. Хотелось съездить с друзьями в лес и искать спрятавшиеся грибы или угадывать в сучьях фигуры людей и диковинных животных, хотелось познакомиться с красивой нежной девочкой и собрать для нее букет из листьев. Хотелось остановить время или повернуть его назад в лето. Хотелось делать все, кроме одного: учить уроки.

Однако совесть, или заменявший ее страх призывали заняться именно ими. Поддавшись этому голосу, Эдик даже взял учебник по физике с размазанной на обложке мухой. И тут вновь вернулась утренняя недосказанность, словно нечто умело пряталось и одновременно щедро расставляло ориентиры, по которым его можно найти. Но найти не удавалось, и несчастный учебник полетел на небрежно застланную постель. Лапкин посмотрел вслед, однако голос совести уже перешел на шепот, и школьник успешно притворился глухим.

Он плотно позавтракал, а может, рано пообедал, а затем наплел что-то матери и спокойно выскользнул на улицу. Все то же чувство недосказанности влекло куда-то в сторону школы, и Эдик решил подчиниться ему.

Рыжикова он узнал издалека по его темно-синей куртке. Славка шел навстречу, и Эдик искренне обрадовался. Больше всего он опасался, что придется шляться в одиночестве.