Искушение

Я почти год верила в его сказки, но Марина открыла мне глаза. В очень грубой форме. Даже свела к тому, что во всем виновата я. Хотя, может, оно так и есть. Это же мне чего-то вечно не хватало. Денег. Этих дурацких бумажек. Вот он и зарабатывает. Ни в чем не нуждается. Только мечту свою он, получается, выменял… его карьера бьет ключом, а цель всей жизни угасает за ширмой этого успеха.

И что я имею теперь? Одинокие вечера.

И так из месяца в месяц. Изо дня в день.

Вечный страх. Иногда до ломки хочется уйти. Бросить все. Исчезнуть, может быть, тогда он поймет… но я этого не делаю. Я его люблю. Я не могу так с нами поступить. И если Шелест уже давно поставил крест, я еще пытаюсь верить в лучшее. Пытаюсь…

Вытираю слезы, нащупывая телефон.

Звоню ему, но в ответ лишь голос робота. Недоступен. Телефон выключил.

Неужели действительно поехал к какой-то шлюхе…

Кидаю этот бесполезный айфон, накрывая лицо руками. Меня тошнит от одной мысли, что он поехал к другой. Я в это не верю. Мой Богдан не может. Нет. Он так со мной не поступит. Почти до утра сижу на кухне и смотрю на телефон. Делаю еще несколько попыток, но безуспешно. Начинаю волноваться. Внутри селится страх. И он совсем не связан с изменой. Какое-то нехорошее предчувствие. Мерзкое. Темное.

В пять мобильный оживает сам.

«Любимый».

Кидаюсь к трубке, проводя по экрану трясущимися пальцами.

– Ты где? Все хорошо?

– Здравствуйте! Это капитан полиции Ефремов.

– Здравствуйте, а вы…

– Последний звонок был от вас. Вы родственница?

– Я его девушка. Что произошло? Он в полиции?

– В больнице. Ваш молодой человек попал в аварию.

Внутри холодеет.

– В какой больнице? – шепчу, а сама до сих пор не верю, что это правда.

Может, шутка? Дурацкий розыгрыш?

Но капитан говорит адрес. Еще что-то спрашивает, но я не понимаю, лишь дакаю и отключаюсь. Тело наливаешься свинцом. Не могу даже подняться. В голове хаос. А потом звонит Марина. Вылетает первым рейсом.

Киваю, сама не зная чему, и, натянув на пижаму пуховик, спускаюсь в подъехавшее такси.

Полседьмого утра. Белый коридор. Холодные стены. Все еще длящаяся операция. Реанимация. Медленно проплывающие картинки мимо меня картинки людей. Пустота. Тишина. Боль.

Вина. Она окутывает все. Пробирается в каждый уголок сознания. Сжимаю пальцы в кулаки и хочу кричать. Орать на весь этот коридор. Но голоса нет. Ничего нет.

Рядом появляются люди. Какие-то незнакомые мужчины. Нет, одного я знаю. Мурас. Неприятный и скользкий тип. Я думала, что они уже не общаются. Ошибалась.

– Герда!

Уже знакомый и такой родной голос. Баженова почти бегом минует коридор, присаживаясь рядом. Обнимаю ее в ответ, но легче не становится. Она плачет. Рыдает. А я не могу. У меня ступор. Шок. Пустота. Глаза сухие, а в горле огромный ком. И это хуже. Мне так больно, но я даже не могу этого выразить. Как в трансе, смотрю в одну точку.

Потом приходит врач. Что-то говорит, Марина содрогается.

Шелест не приходит в себя. Операция шла семь часов. Ему почти заново собирали ногу.

Семь часов… но я не почувствовала даже минуты. Ничего не почувствовала.

Проходит два дня, прежде чем он приходит в себя. После еще семьдесят часов, после которых его переводят в обычную палату из реанимации.

Вокруг становится пусто. Люди исчезают, остаюсь лишь я и Марина.

Проходит неделя, и эта палата угнетает. Все в ней пропитано его ненавистью и отчаянием. Я знаю, что он в ярости, знаю, что ненавидит себя. Будет лучше, если он будет ненавидеть меня. Касаюсь ладонью слегка влажного лба, Богдан морщится сквозь сон, и это вызывает улыбку.

Вчера я случайно подслушала разговор врача и Марины, первый ясно дал понять, что Шелест больше не спортсмен. Если он сможет ходить как прежде, это уже будет чудом.

У него раздроблена нога, почти в труху. А меня гложет чувство вины и то, что я абсолютно бесполезна в этой ситуации. Я ничем не могу ему помочь. Третий этап операции был завершен вчера, но это только начало… таких операций будет проведено как минимум шесть.

– Мой хороший, я в тебя верю, слышишь, – крепче сжимаю его ладонь, а сама думаю о том, сколько я смогу так протянуть. Сколько сможет вынести моя любовь… и когда наружу полезет вся та дрянь, которая уже давно утихомирилась в моей душе.

Я очень его люблю, но понимание того, что я на всю жизнь свяжу себя с калекой… хлестко ударяю себя по губам. Я не имею права нести эту чушь. Я не имею права вешать ярлыки. Не имею!

Как такое произошло? Почему с нами? Неужели это какая-то кара?

Отец уже успел позвонить мне утром, довольным голосом интересуясь, как мои дела. Он вернул себе все свои деньги еще полтора года назад и опять предлагал вернуться домой. Поговорить. Жестко намекал на то, что я все равно сбегу от ответственности. Потому что мне придется взвалить ее на свои плечи, что бы я ни говорила. Он говорил, говорил, а я думала: что будет, если я вернусь?

За окном полночь. В палате горит ночник, отбрасывая тень моей фигуры на стену.

Сколько я уже здесь? Я почти не выхожу из этого здания.

***