Искушение

Вопрос был обращен к Жене, которая в недоумении ответила. Завхоз, кивнув, ушла. Зачем ей Женина фамилия? Что случилось? Катя вопросительно посмотрела на Женю, но девочка толком объяснить ничего не могла. Катя вновь с огромным трудом собрала внимание класса...

Через пять минут - явление третье. Организатор массовой работы в школе, милейшая женщина...

- У вас какой класс?

Катя сообщила сквозь стиснутые зубы, еле сдерживаясь.

- Извините, а можно мне сделать объявление? Дети, кто хочет поехать в Питер и в Константиново, пожалуйста, до двадцатого числа надо сдать деньги...

"Мои разъяснения сегодня пропадут втуне", - обреченно подумала Катя. Ну ладно, пусть дети поедут в Константиново к Есенину - это прекрасно. И хоть какое-то утешение...

Наконец удалось добраться до противоречивости образа Чацкого, но тут пробил час явления четвертого и последнего. На сегодняшний день.

Две дамы в белых халатах...

- У вас какой класс?

В отчаянии Катя села на стул.

- Им положено делать сегодня манту!

Катя безнадежно кивнула: положено - так положено! Будет манту вместо страстных монологов Чацкого и сплетни о его сумасшествии. Какая, в сущности, разница? Это уже не имеет никакого значения... Дети начали галдеть, интересоваться, одноразовые ли шприцы, выяснять, сколько теперь лет им нельзя будет мыться... Потом каждый долго с интересом рассматривал свою руку, показывал соседу кровь на ранке. В общем, развлечение хоть куда.

Катя взглянула на часы: до звонка осталось десять минут. Что она успеет еще рассказать? И какое теперь в классе может быть внимание к Молчалину и Софье с ее странной любовью, если нужно наблюдать за собственной травмированной рукой?..

Но разве нельзя сделать то же самое манту за десять минут между уроками? Конечно, можно, но это не очень удобно, детей не дозовешься, а так вот они все перед вами, отмечай только отсутствующих и делай необходимую прививку. И теперь Кате придется ждать, когда к ней на урок придут проверять манту. Экспертиза тоже будет стоить даром потраченного времени.

В отчаянии она пожаловалась знакомой словеснице из другой школы другого района Москвы.

- А я на днях рассказываю десятиклассникам про первый бал Наташи Ростовой, - тотчас поделилась приятельница своими впечатлениями. - Стараюсь, прямо из кожи вон лезу... И тут дверь нараспашку, как у тебя... Влетает наша энергичная буфетчица: "Лора Геннадьевна, сосиски брать будете? Свежие, только привезли!" Вот тебе и бал Наташи Ростовой... Отплясали... В классе хохот...

Хотя вообще школа - это довольно удобно: полдня дома, свободный день в неделю, каникулы, два месяца отдыха летом... Если не учитывать зарплату и всего остального, то очень даже удобно. А так... тетради... сложные ученики и не менее тяжелые родители... даже не поймешь, кто сложнее... класс коррекции...

Катя плохо себе представляла, что это такое. И когда директор Максим Петрович Добров - интересно, говорящая ли у него фамилия? - предложил Кате такой девятый класс, она растерялась.

- Детишек там мало, - убеждал Максим Петрович. А убеждать он умел. И говорил прекрасно. - Всего десять человек. После девятого класса все уйдут, им в школе больше делать нечего. Все ребятишки там довольно тихие, кроме одного... - директор помолчал. - Зато у вас будут два других девятых - дети как на подбор.

Позже Катя никак не могла понять, почему так происходит, и кто, по какому праву, на каком основании выделил детей в этот злосчастный, тяжкий класс коррекции. Он напоминал Кате резервацию, и все, туда попавшие, чувствовали себя изгоями. Отверженные и неполноценные по определению. Да, они плохо учились. Слабо усваивали школьный курс. У них была плохая память и неважная сообразительность. Но они - живые дети! И на них рано ставить клеймо недоразвитых, неспособных учиться в обычном классе. А сверстники из других классов часто презрительно смотрели на коррекционщиков, не хотели с ними дружить, играть, даже просто разговаривать на переменах. Поэтому детишки из коррекционного держались строго обособленной, всегда готовой к отпору стайкой. Они рано озлобились и стали смотреть на мир мрачно, воспринимать его агрессивно, всегда заранее занимая жесткую оборонительную позицию.

Катя шла на первый урок в коррекционный класс в страхе. Опыт у нее уже был. Но с другими детьми. Эти десять человек встретили новую училку настороженно. Впрочем, как любые другие дети. И того самого трудного мальчика Катя выделила как-то сразу. Конечно, Добров имел в виду именно его.

Темненький черноглазый мальчик, чуть сутулившийся, несмотря на свой невысокий рост и смотревший исподлобья, угрюмо, без тени улыбки... В классе он был очевидным лидером. Его слушались, его любили - интересно, за что? - к нему тянулись. Акрам Таишев...

Почему-то Кате всегда казалось, что дети должны улыбаться. Должны... Но вот не улыбаются. Не умеют или не хотят? Не хотят или не умеют? Близкие по смыслу понятия... А дети - часто такие далекие... Особенно эти. Из коррекционного.