Искушение

– Одним словом, ты хотел бы дополнить те привилегии, которые ты имеешь и хочешь иметь как представитель наших высших слоев, теми привилегиями, какие имеют высшие слои на Западе. Это – не просто индивидуальная позиция здорового эгоизма. Это-позиция привилегированных классов нашего общества.

– Ты думаешь, наши привилегированные личности жаждут ходить по музеям, на концерты и выставки?

– А ты думаешь, что ты будешь ночевать в Лувре, Колизее, Ла Скала и прочих очагах культуры? Сомневаюсь. Сходишь пару раз, а там… Люди говорят, что наши образованные эмигранты, дипломаты, деятели культуры и туристы совсем не бывают в музеях и театрах или бывают в порядке исключения. А та роскошная жизнь, какую ты тут описал, подвергается жестокой критике честными писателями и мыслителями Запада. Остается одно: то, о чем мечтает наше привилегированное быдло.

– Но в этом быдле можно стать исключением.

– Не много же остается от твоего идеала здорового эгоизма. Кроме того, надо учесть то, что ты отсек с самого начала. Допустим, ты имеешь западный комфорт, доступный миллионерам. Но ведь для твоего идеала надо ещё иметь всех тех людей, с которыми тебе приятно проводить время, которые способны оценить результаты твоей деятельности и по крайней мере не мешать удовлетворить твои амбиции. А это – общество, в котором ты живешь. Посмотрим, как будет обстоять дело с твоими идеалами, когда возрастут твои претензии насчет исследований и их результаты, когда уйдет на пенсию или умрет твой отец, и ты проживешь наследство, когда…

– Тогда изменится образ жизни, но не идеалы.

– Ты профессиональный социолог, а говоришь чушь. Ты же знаешь, как формируются идеалы и какое место они занимают в сознании человека. Твой идеал здорового эгоизма есть всего лишь констатация тех преимуществ, какие ты имеешь в качестве члена нашего общества сравнительно с другими, плюс желание иметь блага, о которых ты знаешь из кино и книжек и которые ты хотел бы иметь без усилий и без связанных с этими благами минусов.

– Послушай, где ты нахватался таких мыслей?

– Я ведь тоже кое-что читаю. К тому же для таких мыслей не надо быть профессиональным социологом. Они очевидны.

Дома

Разговор с Мироновым привел его в мрачное расположение духа. Домой пришел поздно. Не стал будить мать и лег, не раздеваясь. Не спалось. Он уставился в потолок с разводами грязи и Осыпающейся штукатуркой. Рыжий ветхий абажур, приобретенный матерью ещё тогда, когда он был ребенком. Перевел взгляд на мебель. Разваливающийся шкаф для одежды. Полки для книг, сколоченные из неструганых досок. Железная кровать с пружинным матрацем. Пружины разреГулировались и выпирали буграми. Покосившийся венский стул, сделанный бог весть когда, возможно – ещё до революции. Приобретенный на свалке стол.

Взгляд скользнул по книгам. Вот книг у него много. Книги на полках, на шкафу, на столе, под столом, под кроватью. И книги хорошие. Он собирал их всю жизнь. Стоял в очередях за ними в магазинах. Приобретал втридорога у спекулянтов. Выменивал у знакомых. На книги уходила значительная часть зарплаты и вся пенсия.

Зарплата! Её еле хватало на полунищенское существование. Человек с университетским образованием, которому сулили судьбу нового Лобачевского, не в состоянии содержать одного себя и мать на самом примитивном человеческом уровне! А что ждет его в будущем? Повышение зарплаты на несколько рублей. Никакой надежды на здоровую семью. И зачем она? Плодить новых уродов и нищих?! И итог жизни – ещё более нищенский уровень. И одиночество, одиночество, одиночество. Ради чего жить? Стоит ли такая жизнь того, чтобы за неё цепляться? Есть, конечно, интеллектуальные интересы. Есть интеллектуальная жизнь. Но нельзя же вечно жить в мыслях, в идеях, в расчетах, в формулах, ь теоремах, в теориях! Он же все-таки человек. Человек? А может быть он есть всего лишь червяк, вообразивший себя человеком и дерзающий стать сверхчеловеком?

У него появилось Дело. Но что это за дело?! Такое же уродливое, как он сам, как все окружающее его общество, как вся жизнь вообще. Гармония мира есть вымысел, уродство мира есть реальность.

Дело