Искупление вины

Тот смело выдержал взгляд и ответил:

— Так точно, господин майор!

— Вы уверены в нем?

— Он был лучший в группе. Перешел на нашу сторону сам. Украинец из Харькова. Отец и мать репрессированы. Мы проверяли.

— Каким образом?

— Когда русские отступали, часть архива Харьковского НКВД нам удалось захватить. Все, что он рассказал, соответствовало действительности. Его отец и мать были расстреляны практически сразу же после ареста, их обвинили в связях с польской разведкой и в шпионаже на Германию.

— Для этого есть какие-то основания?

— Трудно сказать, но его тетка живет под Варшавой. Не исключено, что какие-то контакты и существовали. Во всяком случае, у него вполне достаточно оснований, чтобы ненавидеть большевиков. Хотя в его биографии присутствует факт, который заставил меня сомневаться.

— Что именно?

— Он работал на сталелитейном заводе и подавал документы в партию. Его не приняли, учитывая запятнанную биографию.

— Вы спрашивали у него, почему он подал документы в партию?

— Спрашивал, он мне ответил, что иначе было нельзя. Говорил, что просто хотел выжить. Но его не приняли потому, что родители были «врагами народа».

— Как вы думаете, он не переметнулся обратно к русским?

— Это на него не похоже… Он действительно ненавидит Советскую власть… Но как оно на самом деле, сказать не берусь.

— Отправьте Филину вот такую радиограмму… Садитесь, записывайте, — сказал Гемприх-Петергоф. Голощекин присел за стол, рука с ручкой застыла над раскрытым блокнотом. — «Мазу. Для нас очень важна полученная информация. Курьер уже должен быть на месте. Не исключено, что его могли задержать какие-то обстоятельства. Рекомендуем присмотреться к курьеру. На его счет у нас возникли некоторые сомнения. Будьте бдительны. Понаблюдайте за ним издалека. Его приметы вам известны. Место и время встречи остаются прежними. Петергоф».

Записал?

— Так точно, господин майор, — с готовностью ответил Голощекин, закрывая блокнот.

Глава 27. Неужели расстрел?

Начало декабря 1942 года

С утра Информбюро передало хорошие новости. Наступление советских войск продолжалось. Особенно успешно оно развивалось в районе среднего течения Дона. Была прорвана оборона немцев на участке от Новой Калитвы до Монастырщины, и за четыре дня было освобождено до двухсот населенных пунктов, включая города Кантемировка, Новая Калитва, Богучар.

Настроение у майора Волостнова значительно улучшилось. Тщательно побрившись и побрызгавшись «Тройным» одеколоном, он вышел на улицу, где его дожидалась служебная машина. Мороз крепчал, вплотную приблизившись к отметке –25°. Для декабря обычная температура, не удивишь. Но настроение не могла испортить даже самая суровая погода.

Открыв дверцу, Лев Федорович уверенно расположился в теплом салоне «Эмки» и поторопил водителя:

— Поехали!

В Управлении его ждала новость: майор Петергоф не замедлил с ответом, отправил радиосообщение в следующую радиосвязь. Все шло именно так, как и было запланировано.

Отложив расшифрованную радиограмму, Волостнов взглянул на Елисеева, сидевшего напротив.

— Мне бы не хотелось разочаровывать господина Петергофа, но ничего не поделаешь, придется! Телеграмма будет такая… Возьми ручку и пиши. — Елисеев пододвинул к себе лист бумаги с ручкой и в ожидании посмотрел на майора. — «Петергофу. Видели на почте в заданное время человека с указанными приметами. Вел себя очень подозрительно. Подходить не стали. Решили за ним проследить. Выяснили, что с почты его сопровождают люди в штатском. Потом его посадили в легковую машину и увезли по направлению к зданию НКВД. В городе дальше оставаться опасно. У курьера имелись наши документы с фотографиями. Решили перебираться на восток. По нашему мнению, там безопаснее и легче затеряться. Как только расположимся, дадим о себе знать. Маз». Записал?

— Так точно, товарищ майор! Разрешите выполнять?

— Идите!

Аверьянов вернулся раньше обычного. Марусю не застал — еще утром младшему что-то занедужилось, поднялась температура, и она решила показать его врачу. Хотелось надеяться, что ничего серьезного. В комнате было прохладно, печка успела остыть. В углу, где обычно лежала поленница дров, остались всего лишь занозистые щепы.