Искупление

«Роллс», должно быть, произвел-таки на меня впечатление, потому что, когда, опоздав на пятнадцать минут, машина за мной все-таки пришла, я испытала разочарование, хотя обычно такие вещи меня не трогают. Это была пыльная малолитражка с затянутым нейлоновой шкурой под зебру задним сиденьем. Зато таксист, карибец по имени Майкл, оказался веселым и предупредительным, он тут же взял у меня чемодан и без всякой просьбы с моей стороны сдвинул переднее пассажирское сиденье, чтобы мне было просторнее сидеть сзади. Поскольку мы сразу выяснили, что я не люблю громыхающей музыки, независимо от громкости, а у него было неважное настроение и он нуждался хоть в каком-то развлечении, мы, придя к обоюдному согласию, заговорили о семьях. Отца своего он не знал, а мать работала врачом в Мидлсексской больнице. Сам он окончил юридический факультет Лестерского университета и собирался писать докторскую диссертацию в Лондонской школе экономики на тему «Законодательство и нищета в Третьем мире». Когда мы выехали за пределы Лондона через унылый Уэст, он вкратце изложил мне свою теорию: нет законов о собственности, стало быть, нет капитала, а следовательно, и благосостояния.

— Вполне юридический подход, — заметила я. — Многообещающее дело для вас самого.

Он вежливо рассмеялся, хотя, видимо, счел меня безнадежной тупицей. В наши дни совершенно невозможно судить об уровне образования человека по тому, как он говорит, одевается, какие у него предпочтения в музыке. Безопаснее всего обращаться с каждым встречным как с высоким интеллектуалом.

Мы проговорили минут двадцать, и, когда машина выехала на шоссе и мотор забубнил монотонно, без перебоев, я снова заснула, а проснувшись, увидела, что мы уже на проселочной дороге. Голова у меня была болезненно стиснута железным обручем. Я достала из сумки три таблетки аспирина и, с отвращением разжевав, проглотила их. Какую еще часть рассудка и памяти отнял у меня крохотный удар, вероятно случившийся, пока я спала? Мне этого никогда не узнать. Именно тогда, сидя на заднем сиденье малолитражного такси, я впервые испытала нечто близкое к отчаянию. Я бы не сказала, что меня охватила паника, это было бы преувеличением. Может быть, своего рода клаустрофобия: ощущение беспомощного заточения в зоне распада и чувство, будто я уменьшаюсь в размерах. Тронув Майкла за плечо, я попросила его включить свою музыку. Он решил, что я хочу напоследок, поскольку мы приближались к пункту назначения, сделать ему уступку, и отказался. Но я настояла, и бухающий, словно молот, гулкий басовый ритм заполнил салон, а поверх него несильный баритон запел на неведомом мне карибском наречии что-то похожее на ребячьи стишки или считалочку. Это позабавило меня и помогло. Незнакомые слова звучали совсем по-детски, хотя, скорее всего, выражали нешуточные страсти. Я не стала просить перевести их мне.

Музыка продолжала играть, когда мы свернули на подъездную аллею отеля «Тилни». Прошло более двадцати пяти лет с тех пор, как я последний раз ехала по ней в день похорон Эмилии. Первое, что бросилось в глаза, — отсутствие деревьев на парковой лужайке; гигантские вязы, должно быть, погибли от какой-то болезни, а оставшиеся дубы спилили, чтобы освободить проход для игроков в гольф. Несколько спортсменов-любителей в сопровождении своих кадди[42] как раз пересекали аллею, и нам пришлось притормозить, чтобы пропустить их. Я невольно подумала о них как о правонарушителях. Лес, окружавший старое бунгало Грейс Тернер, стоял нетронутым, и, когда аллея обогнула последнюю стайку берез, открылся вид на главный дом. Испытывать ностальгию не приходилось — дом всегда был уродливым. Но издали у него был сейчас такой голый и беззащитный вид. Плющ, некогда скрадывавший яркость красного фасада, оборвали, вероятно, для того, чтобы он не разрушал кладку. Вскоре мы уже приближались к первому мосту, и я увидела, что озера больше нет. Мост возвышался теперь над идеальной лужайкой: такую траву можно иногда увидеть лишь в старых крепостных рвах. Само по себе это не производило неприятного впечатления, если не знать, что было на этом месте прежде, — осока, утки, гигантские карпы, которых однажды двое бродяг жарили и ели, устроив себе пир у островного храма, тоже ныне исчезнувшего. На его месте стояла деревянная скамья с урной для мусора. Остров, который, разумеется, больше таковым не являлся, представлял собой продолговатый холм, поросший густой шелковистой травой, и напоминал древний могильник. Среди травы были разбросаны кусты рододендронов и какие-то еще другие. Вокруг холма бежала гравиевая дорожка, вдоль которой там и сям тоже были установлены скамейки и сферические садовые светильники. Я даже не пыталась найти то место, где когда-то утешала юную тогда будущую леди Лолу Маршалл, потому что мы уже переезжали через второй мост и замедляли ход, чтобы свернуть на асфальтированную стоянку для автомобилей, тянувшуюся вдоль всего дома.