Искупление

Дым, встретившись с ветром, рванул обратно в избу. И Аксинья закашляла. Дым ел глаза, оседал на стенах и одежде. Отвыкшая от топки по-черному, она с тоской вспоминала добротную печь в родительском доме, с выведенной наружу трубой, сохранявшую тепло на уютной лежанке.

Изба быстро нагрелась. Крохотная истопка, где ютились две иконы, стол с двумя лавками, криво приколоченные к стене полки, Аксиньин сундук, мешок с травами, скудные припасы, казалась тесной даже для женщины и маленькой девчушки. Быстро двигаясь от печи к столу, хозяйка натыкалась на лавку, набивала синяки о кованые углы сундука. В дальнем углу отгородили загон для уцелевших кур, петух не выдержал святотатства над богатым своим хвостом и издох на второй день после пожара, оставив жен без пригляда.

Сегодняшний день обещал воздаяние. Скудную радость для мстительной натуры. Жаждала ли Аксинья наказания для злодеев? Она и сама не знала. Страстно желала лишь одного – вернуть Матвея, отдать свою пропащую душу за его юную, почти не тронутую грехом. Но не нужен Господу такой обмен.

– Мы куда идем? В гости к Павке? Я к нему хочу, он давеча обещал показать мне, как дудочку делать… Мамушка, – Нюта вырвалась из плена безмолвия, и наверстывала теперь потерянные месяцы, – ты не молчи…

Серые небеса иссякли, тучи расступились и выпустили на свободу несмелое солнце. К обеду оно осмелело, заиграло лучами, заискрилось, слепя глаза и радуя детишек. Возле дома Якова Петуха слепленная озорниками снежная баба высокомерно глядела глазами-угольками на еловчан. Казалось, что поднятая в угрозе рука-метла предназначена для отступника. Того, кто должен быть наказан.

Он отводил глаза от толпы. Сжимал губы. Морщил веснушчатое лицо. Кусал грязный рукав. Лишь бы не закричать.

Аксинья стояла рядом с ним, Нюта спряталась за нее, лишь большие синие глаза испуганно смотрели на того, кто так обожал мучить ее.

– Больно ему, да? И Матвею было больно… И мне. Он не думал о нас тогда. – Нюта теперь молчала редко.

Широкая доска на двух чурках. Мальчишка в задранной рубахе и со спущенными портами. Красная спина и четкие полосы на ней, соперничающие белизной со свежим снегом.

Она не хотела быть так близко, чувствовать запах пота и детского страха. Видеть исковерканное болью лицо и ненавидящий взгляд. Непрошеная жалость ворохнулась и ошалело убежала, изгнанная воспоминанием о заживо сгоревшем.

Не выдержав очередного взмаха кнута, наказываемый выплюнул рукав.

– Ааааааа, – взметнулось над деревней. Илюха, Семенов сын, не выдержал безжалостных ударов. Староста выместил на малом поджигателе тревогу свою, боязнь за чудом не сгоревшую деревню Еловую.

* * *

Буян, виляя хвостом, жадно ел варево. Он вырос в крупного ширококостного пса, и скудной кормежки, которую могли ему теперь предложить хозяева, не хватало. Пес вылизал миску до блеска и жалобно посмотрел на Аксинью.

– Буяша, нет больше, не скули. – Она погладила пса по загривку, потрепала стоячие уши.

Весь день воспоминания о том наказании, которому подвергли Илью, разбивали Аксинью на две части. Одна возвращалась мысленно к счастливым годам детства и юности, где рядом часто был веснушчатый нескладный мальчишка. Связка «Семен-Илья» не опускала ее. Вторая торжествовала от справедливого наказания. И скорбела по Матвею, наполнявшему ее жизнь совершенно особым ощущением бескорыстной поддержки.

– Мать позвала тебя. – Буян тявкнул для виду и дружелюбно обнюхал маленького Ваньку. Младший походил на Катерину и видом, и повадкой. Мягкий, тихий, покладистый.

– Илюхе плохо?

– Да, – Ванька махнул рукой, – он отлежится. Бабушка…

Аксинья быстро оделась и укутала дочь. Даже мысли об отказе не появилось у нее. Давно привыкла, что просили ее о помощи и друзья, и враги. Маланья лежала на лавке в глубине избы. Ввалившиеся глаза, тусклые, спутанные волосы, ущелья морщин возле глаз и рта, бледная кожа, бисер пота над верхней губой… Она лежала с закрытыми глазами, похоже, спала. Аксинья окинула ее быстрым взглядом:

– Ей осталось недолго, я… я бессильна, – прошептала она хлопотавшей по хозяйству Катерине.

– Помрет? Я так и думала.

– Не так быстро, – проскрипела Маланья, расслышавшая их тихий разговор. – Ты пришла… Садись, ведьма.

Та села рядом, наклонила голову.

Старуха вперила в нее взгляд. Измученная, худая, бледная. А гордость горит в черных глазах Аксиньи, не сломить окаянную бабу.

– Батюшка Сергий сказал, что повиниться мне надо… Мол, много зла я тебе принесла.

Аксинья внимательно посмотрела на старуху. И та, сквозь болезненное оцепенение, ухмыльнулась.

Маланья молчала, уносясь мыслями в прошлое. Кажется, было совсем недавно… годик-два назад. А на самом деле целая жизнь прошла. Прошла, просочилась сквозь пальцы, утекла в прозрачные воды Усолки.

Маланья