Искупление

– Смотри, Нюта, за следующим поворотом увидим мы Соль Камскую, большой и красивый город… Вон высятся рассолоподъемные башни. В детстве мне казалось, что они охраняют город, будто богатыри…

– Красота, – протянул Матвейка.

– А что дочка твоя молчунья такая? – заметил Порфирий.

– Беда у нас. С испугу онемела.

– Вот что… Господь поможет!

– Молюсь каждый день…

– У соседей такая же беда с сынком. Разбойники на деревню напали да зарубили сестру его во дворе. На глазах у парня. Молчит тож, уже осьмнадцать лет. Вот так.

Аксинья вздохнула, ничего не ответив. Порфирий разбудил самые страшные ее опасения.

Улицы Соли Камской казались бедными, смутные времена сказывалась во всем: закрылись шумные в прошлом лавки, лужи и пробоины украшали главную городскую дорогу, кучи костей, требухи, сора, неприбранные, копились, грозя поглотить город. Множество нищих и калек сидели на паперти Свято-Троицкого собора. Мать с тщедушным младенцем голосила, взывая о помощи. Старики, сироты, слепые, увечные…

– Подайте копеечку воину, освобождавшему государство родное от захватчиков, – причитал мужик среднего возраста с замотанной грязной тряпицей головой. Порфирий бросил монетку, и мужик перекрестил его, горячо прогнусавив:

– Благослови тебя Господь, добрая душа, и женушку твою, и детишечек.

– Что с головушкой твоей, расскажи?

Мужик, довольный проявленным вниманием, тяжело встал с паперти и махнул рукой на покосившуюся вывеску «Свеча»:

– Ты мне кружечку закажешь, да я расскажу. Все как на духу, как на…

– Нам туда не с руки идти, – прервала мужика Софья. – Порфирий, мы для дела приехали.

– Так вы на рынок подите, – отмахнулся Порфирий. – Купите все да сюда придете.

Аксинья с удовольствием послушала бы рассказы нищего, да в кабаки женкам вход воспрещен.

– Скажи, а не знал ли ты Фимку, отец его Макар Овечий Хвост? Земляк наш, из Еловой.

Мужик почесал голову, сморщился:

– Овечий Хвост… Да леший знает… Там народу, бабенка, знаешь скоко… И идут, идут со всех городов. И воюют, и мрут, и кричат… Страх.

Аксинья поняла, что толку от мужика не добьется. Вид его, красные воспаленные глаза, пот, обильно выступивший на шее и лице…

– Ты бы тряпицу поменял, да рану пусть жена твоя промоет.

– Нет у меня жены, а ты не хочешь? Откормить малехо, и самый сок! – Он загоготал, обнажив просветы между зубами.

– Ты на Аксинью нашу рот не разевай, – щелкнул его по лбу Порфиша вполне дружески.

– Тьфу, окаянный. И есть же у моего Порфирки тяга к таким. Какой бы нищий ни объявился в деревне, в первую очередь в нашей избе он приют найдет, – проворчала вслед скрывшимся в кабаке мужчинам Софья.

– А дети где? – крутила головой Аксинья, упустившая на миг свою егозу-дочь.

– Васька, негодная душа!

– И Матвея нет.

Покрутив головой, они нашли детишек. И взрослый Матвейка, и мелкие Нюта с Васькой прилипли к прилавку со сластями. Темные леваши[21] из черной смородины, багряные – из малины да брусники, чудные круглые баранки, бурнатая[22] пастила, привезенная из России, моченые яблоки, чудные рулеты с орехами из Бухары…

– И откуда ж изобилие такое? – не сдержала Аксинья вздоха.

– Покупайте, бабоньки, – подмигнул торговец, круглый, сдобный, как и его товар. – У меня дьяки да гости торговые покупают. Сами Строгановы как проездом, так к Бориске Сластному идут за пастилой.

Аксинья схватила дочку за руку и потянула подальше от прилавка. Дурное имя. Дурные воспоминания.

– Купи вот это и это, – тянул Васька грязный палец.

– Денег на баловство нет у нас, – сердито отрезала Софья, строгая мать.

Нюта не просила, только глядела грустными синими глазенками на богатство, что расстилалось перед ней заманчивыми сладко-пряными горами.

– Леваши сами сделаем. Черники да земляники наберем и сделаем, – утешала дочь Аксинья.

– Есть у меня копейка, – вытащил из-за пазухи худой мешочек Матвейка. – Что я, зря ползимы с топором горбатился на людей? Нютка, ты что хочешь? – Девчушка показала на розовато-брусничный заманчивый комок.

– Восточная сласть – лукум, тает во рту, – заулыбался продавец.

Цена, названная им, повергала в оторопь, на такие деньжищи можно купить пять куриц или упряжь, а не горстку сладостей.

– Пошли, Матвейка.

Парень все же не удержался, купил детворе яблочной пастилы, и они с блаженным видом откусывали небольшие кусочки от лакомства и закатывали глаза, причмокивали, одаривали медовыми взглядами благодетеля.

– На свадьбу деньги береги, Матвей.

– Тетя, я еще до Рождества заработаю, – отмахнулся Матвей.

Они долго ходили по торговой площади, и Аксинья всякий раз отмечала проплешину в торговых рядах: там торговал стрелами знакомец отца, там были дорогие ткани, там – заморские яства.