Искупление

Я отталкиваю его и всматриваюсь в его глаза. Его великолепные, чудесные, заботливые глаза. В них нет ни капли Стоунхарта. Только Джереми. Сострадание, сочувствие, тепло, доброта и любовь. Словно мальчик, которым он когда-то был, человек, которого он должен был скрыть, чтобы стать человеком, который мог доминировать в мире.

— Ты не притворяешься со мной? — ропчу я. — Ты не сдерживаешься. Ты имеешь в виду то, что говоришь.

Я моргаю сквозь слезы.

— Ты действительно любишь меня.

— Да, — говорит он.

И он целует меня. Наши губы соединяются в страстном поцелуе. Кажется, прошли годы с тех пор, как он целовал меня так в последний раз.

Лунный свет делает его еще более волшебным.

Он отрывается. И прислоняется своим лбом к моему.

— Да, — повторяет он. — Это действительно так. Я не могу контролировать это, Лилли. Впервые в жизни я этого не хочу. Мне не нужно. Я готов потеряться в тебе…

Подняв руку, он кладет её мне на щеку.

— Если ты только позволишь мне.

— Да, — тихо говорю я. — Да, Джереми, позволю. И я…

Я делаю глубокий, содрогающийся вдох.

— Думаю, я тоже люблю тебя.

Глаза Джереми расширяются. Я еще никогда не видела у него такого взгляда.

— Ты…что? — шепчет он.

— Думаю, я люблю тебя.

Так прекрасно говорить эти слова. В некотором смысле я отпускаю финальную битву сомнений и неопределенности, которые разделяют нас с Джереми.

Шесть самых важных слов, которые я когда-либо говорила в своей жизни. Он улыбается. Эта нежная, сострадательная улыбка. Его большой палец касается уголка моих губ.

— Я знаю, — говорит он. Он смотрит на меня самодовольным взглядом, как будто выиграл пари. — Я рад, что ты наконец-то смогла признаться в этом себе.

Я отступаю. Вот же высокомерный мудак! Неожиданно все эти сомнения и неопределенности возвращаются. На меня давит гора старых подозрений и страхов.

Я освобождаюсь от его хватки. Из-за трещины в дверце холод пробегает по задней части моей ночной рубашки. Я обнимаю себя и отворачиваюсь.

— Лилли? — говорит он.

— Нет! Не смей.

Гнев вспыхивает во мне из-за моей собственной глупости…и моей наивности.

Я сказала ему слишком рано. Я сказала ему слишком рано. Нужно было заставить его попотеть, чтобы услышать, как я говорю эти слова.

У моего гнева громоотвод. Я могу направить его на него. Он делает шаг навстречу мне. На его лице мелькает замешательство.

— Что? — начинает он.

Я останавливаю его своим голосом.

— Не подходи ближе, Джереми, — предупреждаю я.

Он останавливается как вкопанный. Я вижу в нем решимость, твердость. Я вижу, как исчезают уязвимость и чувствительность, на смену которым приходит…безразличие.

— Ты все еще больна, — сообщает он мне.

Я смотрю на него.

— Что? — шиплю я. — Что значит «я все еще больна», Джереми? Это ты болен, Джереми! Когда кто-то открывает тебе свое сердце, ты не отвечаешь самоуверенным, напыщенным «я знаю»! Ты ценишь это и любезно принимаешь. Ты не плюешь в лицо другого человека!

— Думаешь, именно это я сделал? — спрашивает он.

Его глаза темнеют. Его голос принимает обычный напористый и авторитетный тон. Он принимает общественным образ человека, который возглавляет Стоунхарт Индастриз.

— Думаешь, я плюнул тебе в лицо?

— А как бы ты это назвал? Оглянись вокруг, Джереми. Посмотри, где мы. Ты запер меня в каком-то забытом Богом замке, как спящую красавицу. Словно мы живем в средневековые времена! Я знаю, что никого нет вокруг, просто ты и я, и мы Бог знает как далеко находимся от цивилизации. Это почти то же самое, что остаться в темноте, Джереми, когда мне не на кого полагаться, кроме тебя! И теперь, когда я говорю тебе то, что ты так хотел услышать, что я получаю взамен? Не мягкость. Не сострадание. Даже не признательность! Я получаю самую пренебрежительную, высокомерную ухмылку. Если ты так со мной обращаешься, — говорю я, отворачиваясь от него и поднимаясь по лестнице. — Тогда я забираю свои слова обратно.

— Ты не можешь забрать их обратно, Лилли. Тем более, что я знаю, что ты действительно так чувствуешь.

Я стреляю в него ненавистным взглядом.

— Жизнь тебя ничему не учит? Ты не можешь так со мной обращаться и ожидать взаимопонимания взамен.

Он качает головой.

— Понимание — это не то, чего я хочу, Лилли. Я хочу правды. Правды и честности. Когда ты говоришь мне, что чувствуешь, что я и так знаю, это означает шаг вперед. Для меня, — он поворачивается на пятках, чтобы быть лицом к лицу со мной. — Это просто подтверждение того, во что я уже верю. Прости меня за кажущуюся самонадеянность.

Жестокая насмешка появляется на его красивом лице.

— Но я это такой, какой есть.

— Это подло, — выплевываю я отвернувшись и поднимаюсь по лестнице.

Я злюсь. Больше на себя, чем на него. Я выложила ему всё, а он не проявил ни малейшего сочувствия. Без энтузиазма. В тот момент он стал смесью Джереми и Стоунхарта. Холодный, и все под контролем. Расчетливый. Но без рукоприкладства и оскорблений.