Исключительно твой

Начинается стихийный отрыв. Красотки смеются, дурачась, затаскивают на импровизированный танцпол всех. Мимо меня не проходят тоже. Танец — неплохой способ выплеснуть все негативное, но перед чужими я не готова так обнажаться. Подхватываю на руки маленькую девчушку, чтоб ее не затоптали, и пускаюсь в пляс вместе с ней.

«Я так до сих пор и не поняла,

Кто та девочка, кем я с тобой была…»

Вращаю бедрами в такт. Как будто в юность возвращаюсь. То была не слишком-то веселая пора, и все мои хорошие воспоминания связаны с этим лагерем, где интернатские, если повезет, могли провести летом аж целый месяц.

«Любила — да, ненавидела — да,

Моя любовь — правда, твоя — вода», — орут на все лады, перекрикивая музыку. И тут в меня проникает смысл слов. Хорошего настроения как не бывало. Прижимаю к себе малышку плотней, будто в попытке заткнуть ее тельцем образовавшуюся дыру в груди. Целую взмокшие от жары волосики.

— А панамка-то твоя где, Танюша?

— Не знаю, — вздыхает та.

— Пойдем, поищем.

Наклоняюсь, ставя малышку на ножки. И чувствую чей-то взгляд. В том, что на меня пялятся, ничего нового нет. Но тут какие-то странные ощущения. Медленно оборачиваюсь.

Мужчина. Не наш. Судя по внешности, откуда-то с Кавказа. Взгляд такой, что меня, привыкшую, в общем-то, к вниманию, будто бьет под дых. На теле мурашки. И это в плюс сорок почти… Что за черт? Откуда он взялся? Я в лагере уже пятый день, и совершенно точно его не видела. Потому как если бы видела, ни за что не забыла бы.

Он делает шаг ко мне. Я, напротив, шагаю к деревьям. Отсюда до лагеря, где можно спрятаться, хорошо, если двести метров. На эмоциях, которые, фиг его знает, какого черта меня шарашат, забываю об осторожности. Нога попадает в плен высунувшегося из-под земли ивового корня, и я падаю вперед носом.

— Черт! Ты как? Не ушиблась? — спрашиваю у своей маленькой спутницы.

— Нет. А ты?

Морщусь.

— Есть немного. — Опираюсь на ладонь в попытке встать. Щиколотку простреливает боль. Я ахаю.

— Подождите. Не нужно торопиться.

Голос такой, что мама дорогая. Акцента нет. Зато есть в нем что-то успокаивающее, даже медитативное. Тонкие волоски на предплечьях встают дыбом. Боль забыта. Вру себе, что это от чужой близости, бесцеремонно нарушающей мои личные границы. И аромата. Очень концентрированного, мужского. Знойного и давящего… Напрягаюсь, предчувствуя его дальнейшие действия. Медленно поднимаю ресницы.

— Вы не против, если я вас коснусь? Нужно убедиться, что кость цела.

Моргаю. Чувствую себя так, будто мне снова четырнадцать. Двух слов связать не могу. Ну, молодец, Афин, че! Только этого тебе сейчас и не хватало! Киваю.

— Вроде бы все нормально, — говорю, откашлявшись.

— И все же я проверю.

— Вы врач?

— Нет. — Поднимает густые черные ресницы. Глаза — теплый янтарь. — Я в спорте… был. Всякими единоборствами занимался. Там такие травмы — частая история.

Рассказывает, а сам осторожно меня ощупывает. Руки у него крупные. Кулаки наверняка как кувалды. Тело охватывает озноб.

— Все нормально?

Сухо киваю. Хочется поскорее с этим покончить. Пусть конкретно этот мужчина не сделал мне ничего плохого. И вовсе не он причина моих негативных эмоций. Отгоняя их, пытаюсь сконцентрироваться на словах. Он сказал, что занимался единоборствами? Ничего удивительного, мне кажется, все мальчики на его родине занимаются какой-то борьбой. Это объясняет его хорошую форму.

Дергаюсь от резкой боли.

— Ой!

— Вот тут, да?

Ловко расстегивает ремешок на моей сандалии, скидывая ту совсем. Большой палец ласково проходится по подъему. Это уже мало похоже на обследование. Я хватаю ртом воздух. Настолько это прикосновение отличается от других. Которые мое тело еще слишком хорошо помнит. Наши взгляды сплетаются… Мой — чуть испуганный, его — медленно тлеющий. Сквозь шум в ушах слышу всхлип.

— Танюш, что такое? — тяну к себе девочку. — Ты все-таки ударилась, да?

— Нет, — шмыгает носом.

— А чего тогда ревешь?

— Твою ножку жалко.

— Мое ты солнышко. Иди сюда. Все хорошо с моей ножкой. — Обнимаю глупышку. Теперь наши взгляды с… я до сих пор понятия не имею, как его зовут, встречаются поверх ее светлой головки. — А вот тебе точно в голову напечет, если мы не найдем панамку.

— Меня Марат зовут. А это…

— Танюшка.

— Твоя?

— Подопечная. А вообще они интернатские. Он вон там находится, на противоположной стороне. — Тычу пальцем, а сама на этого Марата кошусь. Истории места он явно не знает. Значит, он не из пикетчиков. Интересно, что тогда его сюда привело?

— Кость цела. Возможно, легкое растяжение. Наложу тебе повязку.

А вот это лишнее. Совсем.

— Спасибо, мы сами справимся. В интернате есть медик.

— И что? Он работает без выходных?

Ч-черт. Закусываю губу. Март внимательно наблюдает за тем, что я делаю, янтарь его глаз темнеет… И я тону в нем. Да блин! Надо же.

— Давай так. У меня поблизости машина. Там есть эластичный бинт.

— Танюшке панамку бы, — вздыхаю. — Да и не дойду я до машины, где бы она ни была.

— Я донесу, если позволишь. А насчет панамки…