Искатель, 2014 № 05

Некоторое время я объясняю достоинства и недочеты различных систем самозащиты, даже увлекаюсь и вскакиваю с места, пытаясь показать это более наглядно, но Порфирий Петрович останавливает меня мановением руки: надо помнить о своем положении подследственного. Никаких резких движений, никаких провокаций — я все еще свято верю, что причина моего ареста лежит в этих самых профессиональных разногласиях меж двумя мастерами, двумя коллегами по цеху (я даже допускаю, что сам Спиридонов не опускался до доноса на меня — возможно, постарался кто-то из «преданных учеников» — его или моих…).

Со Спиридоновым судьба впервые свела меня в Москве, в марте тридцатого года. Мы встретились в коридоре спорткомитета, и… трудно объяснить почему, но он сразу и активно мне не понравился. Нас представили друг другу, мы перебросились парой фраз и разошлись. И одновременно оглянулись: мне померещилось некоторое высокомерие в его взгляде — так, поди, он в детстве, в папочкином имении, смотрел на дворовых ребятишек. А потом, будучи штабс-капитаном, — на немытую солдатню в окопах. «Белая кость», — подумалось мне с усмешкой. В наше время, дорогой мой, это скорее недостаток, чем достоинство.

Я довольно много знал о нем, успел навести справки. Бывший кадровый офицер, воевал в Маньчжурии, после революции тачал сапоги в маленькой каморке на Фонтанке. Как военспец был приглашен к сотрудничеству с Советами, принял его и был направлен сначала на курсы допризывной подготовки, а затем — в спортобщество «Динамо», обучать работников УГРО и НКВД. Разработал собственную боевую систему — основанную на японских корнях, но довольно самобытную. И напичканную приемами, которые во времена моего детства в Алек-сандровске назвали бы подлянками. Что тоже заставило меня поморщиться: его наука предназначалась не для открытого боя и уж тем более не для борцовского ковра — скорее, для ночной диверсантской (или бандитской) вылазки. Приблизиться, незаметно ткнуть в нужное место и также незаметно уйти либо спровоцировать на атаку — и поймать на жесткий перелом кисти, или предплечья, или шейных позвонков… Подобное практиковалось и в дзюдо, но лишь когда противник отказывался сдаться, а в спортивных схватках вообще исключалось. Здесьже, если запретить все опасные для жизни приемы, оставалось только стоять столбом.

— Однако ваша неприязнь основывалась не только на этом, — замечает следователь. — Было, видимо, и кое-что более серьезное?

— Виктор Спиридонов — в прошлом деникинский офицер, — сухо говорю я. — Может ли такой человек быть до конца предан советской власти?

Порфирий Петрович с вежливым удивлением склоняет голову набок.

— А вы сами, гражданин Ощепков? Разве вы не служили у Колчака в девятнадцатом? Да еще и на неплохой должности: переводчик в Отделе военно-полевых сообщений…

— Я был рекрутирован — то есть попал на службу не по своей воле. Это во-первых. А во-вторых, я почти сразу же установил контакт с подпольем РКПб. И стал поставлять для них сведения о белогвардейцах.

— Вот как? Чем же вас не устраивали белогвардейцы?

— Хотя бы тем, что собирались продать японцам наши территории на Дальнем Востоке. А я, знаете ли, всегда был русским патриотом.

— Нуда, нуда… Из своего патриотизма вы даже пропагандировали среди белой эмиграции в Шанхае идею добровольного возвращения в Советскую Россию. И вошли в организацию, возглавляемую полковником Пильщиковым… А вам известно, что под видом таких эмигрантов к нам забрасывались боевики устраивать террористические акты в Москве и Питере?

— Мне не только известно об этом. Благодаря мне многие из этих террористов были обезврежены ОГПУ. И к Пильщикову я был внедрен по указанию советского разведуправления.

— Кто из сотрудников разведупра вас завербовал?

— Моя первая жена, — автоматически отвечаю я. — Екатерина Журавлева.

Я не знал тогда, что Катя работает на разведупр — вряд ли она была кадровой разведчицей, просто ей приказали присматривать за мной в Шанхае. И она действительно первое время присматривала за мной — надо сказать, довольно грубо и прямолинейно. К тому же ей все не нравилось. Не нравилось, что я стригусь наголо, не нравилось мое увлечение дзюдо (что за радость лупцевать друг друга, точно пьяные биндюжники?), она люто ненавидела мой родной Сахалин с его зимними буранами и коротким дождливым летом, и ее до такой степени напугал Китай, что она вскорости сбежала во Владивосток. И уже оттуда прислала мне телеграмму с требованием развода.

Я не стал противиться. Позже, в тридцать пятом, я случайно встретился с ней в Москве, в Измайловском парке. Она шла под руку с каким-то упитанным мужчиной в дорогом пальто и фетровой шляпе — я подумал, что это кто-то из партийной номенклатуры или директор крупного гастронома: все они одевались подобным образом, это был знак их касты, каты неприкасаемых…

Екатерина заметила меня, ее губы презрительно изогнулись, и она отвернулась, будто не узнав. Да… Уж не она ли приложила руку к моему аресту?