Искать, всегда искать ! (Преображение России - 16)

- Белая. Верх красный. Маузер сбоку... Мы на него сразу - винтовки на прицел: "Давай оружие!" А хата, конечно, тесная даже для одного того, а тут еще хозяйка только что с перепугу ему хлеба отрезала кусок, и в руках у нее нож. Ну, один из нас зашел сзади, нож у бабы выхватил, а нож был вострый, чирк по его поясу, и маузер вот он, у него в руках... А три винтовки палачу прямо в морду смотрят. И он пьян, как самогон, аж качается стоит... "Ну, дядя, - говорю, - а пожалуйте теперь в наш штаб, там с вас допрос сымут..." Как запустил он, - баба аж фартук к носу, - а мы его под руки двое - и из хаты.

- Пошел? - спросил изумленно Гаврик.

- Пошел, ничего. Только все ругался, а идти - шел.

- Почему же он шел? Опять вранье! - строго посмотрела Ольга Алексеевна.

- Когда же я еще врал? Нет, я сегодня по крайней мере говорю чистую правду, и совсем мне не до вранья, - обиделся Шамов. - А шел он почему? Черт его знает, почему он шел. Мы перед ним были как моськи перед слоном, а ведь вот шел же. В штаб, мы ему сказали, а какой-такой был у нас штаб? И он едва ли думал, что штаб... Я думаю, хоть и пьян он был, а понимал, что ему уж скоро конец, иначе бы не ругался так... Раз человек ругается - значит, ни на что не надеется... Ну, вообще, я не знаю, конечно, почему он не кинулся винтовки у нас вырывать. Должно быть, пьян был настолько, что силы не чувствовал... И как он оказался в тылу один? Может, ночью из тачанки выпал? Или так слез сам, мало ли зачем по пьяному делу... Ну, словом, черт его знает, только он шел, а мы, четверо мальчишек, его вели. И только место глазами искали, где бы нам его шлепнуть.

- Он на то надеялся, когда ругался, что его сразу убьют и мучить не будут, - догадливо вставил Гаврик. - А бежать он, если настолько пьяный, конечно не мог...

- Куда ему там бежать!.. Ну, мы довели его до хорошей такой лужайки, говорим: "Теперь иди, дядя, сам дальше, вон там наш штаб!" Показываем на сарай воловий какой-то и ждем, когда он от нас пойдет, чтобы нам разрядить ему в спину винтовки... А он ни с места. Стоит, как столб, и все накручивает: "Щенята вы, так вас и так!.." Ну, мы видим, что его учить нечего, - кого угодно поучит, как стенку делать, - отошли, прицелились, я скомандовал: "Пли!.." Он ногу вперед выставил и упал на бок. "Ну, - говорю, - одним палачом меньше!" Глядим, подымается, сел. "Сволочи! - кричит. - Тоже винтовки носят, а стрелять не умеют... В воздух, сволочи, целились?" И пошел ругаться... Поглядели мы друг на друга. "Ребята, - говорю, - еще залп! Только целься как следует". А он уж опять поднялся. Опять я: "Пли!" Смотрим, упал. "Ну, - говорим, - теперь готов". А он нам: "Не на такого напали!" И опять садится. И опять костерит нас почем зря. Ну, тут уж мы далеко не отходили и еще по выстрелу сделали.

- Убили? - очень живо спросил Гаврик.

- Больше уж не вставал... А мы от него пошли других искать.

- Это он самый и был, - вдруг не то что улыбнулся, а как-то улыбчиво просиял одними глазами Гаврик.

Шамов опять положил ему на плечо руку:

- Конечно, он самый! Да нам и в Особом отделе тогда сказали: "Известный махновский палач..." Только фамилии его нам не говорили... Он самый.

Ольга Алексеевна долго смотрела на Шамова, сначала испытующе и недоверчиво, потом как будто даже несколько испуганно, наконец глаза ее покраснели, она сняла пенсне и вышла стремительно в другую комнату, откуда через минуту раздался почему-то сдавленный и мало похожий на ее голос:

- Если вы никуда не спешите, Шамов, то... обед будет готов через четверть часа.

III

В годы разрухи огромный городской парк был весь вырублен на дрова. Выкорчевали начисто даже и пни двухобхватных столетних осокорей и вязов. Ничего не осталось от парка - дикое поле.

Горсовет решил разбить на этом поле снова парк, но вместо осокорей северяне из горсовета усердно добывали для парка молодые березки, а двое южан не менее усердно - павлонии, шелковицы и маслины.

А на месте предводительского сада решено было устроить стадион, и целая армия грабарей принялась выравнивать капризно вздыбленную землю бывшего сада, и плотники, сколотив себе балаган, строгали в нем доски для трибун.

Все преображалось вокруг большого, раскидистого и бесполезно стоявшего дома, в котором прошло отрочество Лени. Этот натиск невиданных здесь берез с одной стороны, павлоний и маслин - с другой, и стадиона - с третьей, Леня всем телом чувствовал как натиск увлекательно новой жизни, которая упрямо, вся в крови и лохмотьях, - продралась сквозь бои на всех фронтах, сквозь жесточайшую разруху, сплошной голод и все виды повального тифа.

Но эта увлекательно напористая новая жизнь готовилась ринуться на Леню еще и с четвертой стороны - со стороны Днепра. И хотя не начинались еще работы, но Леня представлял уже, каким через несколько лет станет Днепр, измеренный им здесь во всех направлениях на бесхитростных "дубах", на калибердянках, шаландах, гичках и обшиванках, - на веслах и под парусами.