Искать, всегда искать ! (Преображение России - 16)

- Гаврик, - так же тихо, как постучался, ответил тот, с видимым любопытством рассматривая тетку, которую он никогда раньше не видал.

Потом оказалось, что Гаврик был три года после смерти отца и матери, умершей от тифа, беспризорным, а теперь учился здесь в фабзавуче и жил в общежитии.

Отцовского, что поразило Ольгу Алексеевну, в нем было действительно много: густые, уже и теперь сросшиеся, темные брови, от которых казался вызывающим взгляд, очень крепко сжатые тонкие губы, не умеющие улыбаться, высокая лобастая голова и длинное узкое лицо; даже походка его оказалась отцовской, но тихий голос - или материн, или свой.

Случайно, в то время, когда он рассказывал Ольге Алексеевне, как убивали отца, зашел Шамов за какою-то нужной ему книгой; разыскав ее у Лени на этажерке, он хотел было уйти, но, когда услышал о махновцах, остался, уселся против Гаврика и смотрел на него в упор.

- Очень мучили его долго, - тихо говорил тетке племянник. - Это же прямо на улице было, перед окном нашим... Я смотрел сначала, - не думал, что они убивают, - потом уже не мог... Сел на полу и только плакал: мне тогда восемь лет было... А мать к ним два раза бросалась, чтобы отца отнять; ну, куда же там отнять, когда толпа их огромная... Ее тоже избили тогда, она потом кровью харкала... Кабы не избили, она бы от тифа не умерла бы: мало, что ли, у кого из людей был тиф?.. У кого его не было тогда, а только не все же ведь помирали. А это ей тогда все внутренности отбили, - она слабосильная стала...

- Как же его мучили? - глухо спросила тетка племянника, глядя не на него, а в пол, в одну точку перед носком ботинка на правой ноге.

Гаврик скользнул по Шамову тяжелым взглядом исподлобья и ответил, явно недовольный тем, что пришел кто-то еще и сел и слушает.

- По-всякому мучили... Там был у них один здоровый очень... больших людей, как этот, я и не видал потом... Великан какой-то... Это он отца мучил... А Щусь только стоял в стороне и всё папиросы курил... У Щуся бескозырка матросская была с лентами желтыми, а этот, великан, в папахе белой лохматой, а верх красный.

- Белая папаха? Ну?.. Помнишь, что белая? - вдруг почти вскрикнул Шамов.

Гаврик только чуть глянул на него, продолжая:

- Ну да, белая... Этот сначала все по лицу отца кулаками бил, потом руки выламывал... Потом поднимет его с земли - и-и-и хлоп! Поднимет - и хлоп об землю!

- Довольно... - сказала Ольга Алексеевна.

И хотя Гаврик тут же замолчал, она прикрикнула на него:

- Ну-у!.. Довольно же, тебе говорят!

Шамов вскочил, сильно потер руки одна о другую, поерошил густые светлые волосы, стоявшие дыбом, прошелся по небольшой комнате, постоял немного у окна, поглядел на желтый под солнцем Днепр и спросил вдруг у Гаврика:

- Усы черные?

Гаврик понял, о ком он говорит, и ответил уверенно:

- Ну да, черные.

- А деревянного ящичка такого у него сбоку не болталось, а? На поясе... ящичка такого длинного... не заметил?

- Маузера?.. Был маузер, - уже гораздо громче и оживленнее ответил Гаврик.

- Маузер, да... А ты это видал действительно или сейчас только выдумал? - подошел к нему очень близко Шамов.

Гаврик обиделся. Он дернул вызывающе, совсем по-отцовски, - Ольга Алексеевна отметила это, - лобастой высокой головой и прогудел:

- Вот тебе - выдумал!.. Что же, я маузера не знаю?.. Я его и тогда знал. У отца был спрятан под печкой, только он сразу не мог его достать, когда махновцы пришли...

- Черные усы, да?.. И рожа красная, как помидор?.. И такой ростом? Шамов вытянул вверх руку, насколько мог, даже несколько приподнялся на цыпочки.

- А вы его разве тоже видали? Где это? - вместо ответа спросил мальчик, и оказалось, что голос его может и звенеть, а глаза под сросшимися бровями глядеть прикованно-неотрывно.

И Шамов ответил медленно и торжественно, положив ему на плечо руку:

- Я, брат, его не только видал, как тебя сейчас вижу, я его еще и расстреливал, если ты хочешь знать... Вот что было... Нас четверо тогда было мальчишек, таких почти лет, как ты сейчас, только у всех у нас винтовки были - вот... И мы эту сволоту пустили в расход, если ты хочешь знать, и маузер с него сняли.

У Ольги Алексеевны сорвалось было пенсне, она поймала его рукой, укрепила и строго поглядела на Шамова, сказав:

- В вашем вранье никто не нуждается, товарищ Шамов!

Но Шамов привык уже к матери Леньки Слесарева; он только подкивнул упрямой головой и блеснул глазами:

- Если бы вранье... А то расстрелял, в чем и каюсь, - факт. Только это раньше со мной иногда бывало: каялся. А теперь вижу, что каяться мне не в чем: явного палача без суда и следствия отправили к Колчаку, и отлично сделали.

- Где это? Где это было? - опять почти шепотом спросил Гаврик и зажал губы.