Исчезновение принца. Комната № 13

Полчаса спустя Фишер уже снова ходил перед клубом с капитаном Бойлом, на лице которого на этот раз были написаны крайнее удивление и замешательство, а во взгляде сквозила какая-то тоска, как будто, узнав правду, он сделался мудрее.

– Так что же будет со мной? – говорил он. – Меня уже не подозревают? Или потом на суде признают невиновным?

– Я надеюсь и верю, – отвечал Фишер, – что вас не станут подозревать. Но и снимать с вас обвинение не будут. Дело в том, что на генерала подозрение пасть не должно ни в коем случае. Следовательно, пасть оно не должно и на вас. Любое подозрение против него, а тем более подобная история сотрясет империю от Мальты до Мандалайя. Мусульмане, питая к нему суеверный ужас, считали его героем. Да что говорить, его почти можно было назвать мусульманским героем на службе Британии. Конечно же, он так хорошо понимал их еще и потому, что сам имел примесь восточной крови. Он получил ее от матери, танцовщицы из Дамаска. Об этом все знают.

– Все знают, – механически повторил Бойл, глядя на него немигающими глазами.

– Я думаю, это сказалось и на его ревности, и на том, какую жестокую месть он замыслил, – продолжил Фишер. – Но, как бы там ни было, это преступление камня от камня не оставило бы от нашего влияния среди арабов, тем более что оно, можно сказать, попирает законы гостеприимства. Вам оно кажется отвратительным, а мне внушает ужас. Есть такие вещи, которые никак нельзя допустить, и, черт подери, пока я жив, этого не случится!

– Как вас понимать? – спросил Бойл, с любопытством глядя на него. – И почему вы так переживаете из-за этого?

Хорн Фишер посмотрел на него с непонятным выражением.

– Наверное, – сказал он, – потому что я – всего лишь маленький англичанин.

– Вечно вы меня в тупик ставите. Никогда я не понимал этих ваших штучек, – с сомнением в голосе произнес Бойл.

– Неужели вы считаете, что Англия настолько мала, – в холодном голосе Фишера послышались нотки волнения, – что не способна удержать человека, находящегося в нескольких тысячах миль от ее берегов? Вы много раз читали мне лекции об идеальном патриотизме, но сейчас, мой юный друг, настало время вам и мне проявить свой патриотизм на практике, и на этот раз не прикрываясь ложью. Вы, не сомневаясь в нашей правоте, говорили так, будто все и всегда у нас шло хорошо, и успех наш, прокатившись по всему миру, триумфальным крещендо воплотился в Гастингсе. Но поверьте, здесь у нас все пошло не так, и Гастингс был единственным воплощением нашей правоты. Его имя было единственным, на что нам оставалось уповать, и, клянусь Господом, оно не должно быть забыто. Еще полбеды, что кучка чертовых евреев-ростовщиков загнала нас сюда, где у Англии нет совершенно никаких интересов и где все силы ада обрушиваются на наши головы только потому, что носатый Циммерн ссужал деньги половине кабинета министров. Еще полбеды, что старый процентщик из Багдада заставляет нас сражаться ради своих интересов, но мы не сможем воевать, если отрубить нам правую руку. Единственной нашей удачей были Гастингс и его победа, которая на самом деле принадлежала не ему. Теперь этот груз ляжет на плечи Тома Трейверса… И ваши.

Немного помолчав, он указал на колодец и сказал чуть более спокойным голосом:

– Я говорил вам, что не верю в философию башни Аладдина. Я не верю в империю, которая будет расти, пока не достигнет небес. Я не верю, что британский флаг будет бесконечно подниматься ввысь, как та башня. Но если вы думаете, что я позволю этому флагу опускаться все ниже и ниже, в бездонный колодец, в темноту и позор под глумливые насмешки тех самых евреев, которые высосали из нас все соки… Нет, я не допущу этого, и ничто меня не переубедит, пусть лорд-канцлера будут шантажировать хоть двадцать миллионеров с их продажными газетенками, пусть премьер-министр женится хоть на двадцати американских еврейках, пусть Вудвиль и Карстерс скупят акции хоть двадцати рудников. Если нам все же суждено пасть, что ж, все в руках Божьих, но мы не должны раскачивать эту лодку.

Бойл смотрел на него в изумлении, чуть ли не в ужасе, во взгляде его сквозило даже отвращение.

– Иногда мне кажется, – произнес он, – что вам известна какая-то страшная истина.

– Так и есть, – ответил Хорн Фишер. – Я и сам не в восторге от своего небольшого багажа знаний и собственных выводов. Но поскольку в некоторой степени они могут уберечь вас от виселицы, я не думаю, что у вас есть основания для недовольства.

И словно устыдившись своей похвальбы, он развернулся и медленно пошел к бездонному колодцу.

«Приоров парк»