Ирландский спаситель (ЛП)

Это самое близкое, к чему он подошел, чтобы на самом деле признать, что в чае содержится успокоительное. Черт. Конечно, он не может знать, что на самом деле я не пила чай.

— Эм…просто несколько плохих снов. — Я прикусываю губу, надеясь, что он купится на это. Если у него возникнут подозрения, я не смогу отделаться тем, что снова не выпью чай. И хотя я знаю, что должна оставаться в постели сегодня вечером и каждую последующую ночь вместо того, чтобы рисковать его гневом, я уже жажду снова увидеть его обнаженным. Наблюдать за ним, пока он трогает себя, и представлять, что это на меня он смотрит с таким желанием, а не на то порно, которое он разбросал по своей кровати.

— Возможно, сегодня вечером будет лучше. — Рука Александра отпускает мою руку, когда он встряхивает платье, и я мгновенно скучаю по ощущению его прикосновения к моей коже. Трудно понять, хочу ли я его прикосновения или просто хочу, чтобы меня вообще коснулись, но, похоже, это уже не имеет значения. У кого еще когда-нибудь будет шанс прикоснуться ко мне снова? И кого бы я хотела, кроме него? В наши дни у меня практически нет вариантов. Лучше пусть будет дьявол, которого я знаю, и я не всегда уверена, что Александр вообще может считаться дьяволом.

Он деловито раздевает и одевает меня, оставляя поднос, чтобы я забрала, когда он выходит в коридор. Сначала я думаю, что Иветт ушла, но мое сердце замирает, когда я вижу, как она сидит на диване в гостиной, разглядывая один из своих длинных ухоженных ногтей. Она поднимает глаза, когда слышит наши шаги, выражение ее лица смягчается, когда она видит Александра, и снова становится жестким при виде меня.

— Мне нужно уйти, как обычно, — объясняет Александр, глядя на меня. У меня такое чувство, что я знаю, что он собирается сказать дальше, еще до того, как он это произнесет, и его следующие слова только подтверждают это.

— Иветт останется здесь, чтобы присматривать за тобой сегодня, пока ты работаешь. Я надеюсь, что у нее будет только хорошее, о чем можно сообщить, когда я вернусь домой. И, — он делает паузу, его глаза сужаются. — Мне не нужно говорить тебе об этом, Ана, но держи свои руки занятыми, а не между ног.

Иветт ухмыляется, ее накрашенный рот кривится в жестоком смехе, и я чувствую, как мое лицо пылает, я унижена больше, чем когда-либо за всю свою жизнь. Даже в Джульярде, где балетмейстеры и учительницы иногда выкрикивали наши недостатки перед всем классом, я не думаю, что когда-либо чувствовала себя так неловко. Я бы хотела, чтобы земля открылась, чтобы я могла исчезнуть, и все же, мне кажется, я вижу вспышку тепла в глазах Александра, когда он говорит это. Возможно, мне это померещилось, я уверена, что мне это померещилось. Тем не менее, одна только мысль о том, что он может быть каким-то образом возбужден мыслью о том, что я доставляю себе удовольствие, или инструктируя меня не делать этого, вызывает пульсирующее ощущение между моими бедрами, которое заставляет меня стиснуть зубы.

Это быстро смягчается осознанием того, что он не только поставил меня в неловкое положение перед Иветт, но и оставил ее здесь отвечать за меня. Что означает, что мне придется быть здесь с ней, наедине, весь день. Уборка квартиры Александра до сих пор была достаточно приятным способом скоротать день без телевизора или каких-либо других занятий. Теперь это не похоже ни на что, кроме страданий.

— Следи за своими манерами, — строго говорит он мне, возвращая изящный взмах Иветт на прощание, прежде чем направиться к двери, и я не думаю, что когда-либо ненавидела эту фразу больше.

Если я когда-нибудь покину это место, я больше никогда не хочу слышать слово "манеры".

— Ну-ну, — ухмыляется Иветт, когда закрывается входная дверь. — Только мы вдвоем, маленький питомец. Маленькая куколка. — Она постукивает ногтями по колену своих сшитых на заказ брюк, оглядывая меня с ног до головы своими темными проницательными глазами. — Жаль, что ты не моя. Нам было бы так весело. Во-первых, ты бы убирала мою квартиру голышом. И первое, на что ты обратила бы внимание, мне бы потребовалось использовать твой язык. — Ее собственный розовый заостренный язычок проводит по нижней губе, и я подавляю дрожь. Дело не в том, что Иветт некрасива или что меня никогда не удавалось убедить поэкспериментировать с женщиной, но она настолько явно жестока и прогнила до глубины души, что мне невыносима мысль о том, чтобы прикоснуться к ней, даже если бы она была мужчиной. Она ненавидит меня, и не по какой-либо другой причине, а потому, что я понравилась мужчине, которого она хочет, и что я его забавляю и он относится ко мне лучше, чем, по ее мнению, должен.

— Что ты обычно делаешь в первую очередь? — Спрашивает она, зажигая сигарету и делая две длинные затяжки.

— Эм, мою посуду, — говорю я тихим голосом, и Иветт машет рукой.

— Ну, тогда начинай.