Ипц

Прошла неделя, за которую ничего не произошло. Рудакову не терпелось что-нибудь предпринять. Кузьма выжидал. Он считал, что лучше, если сам Ефим напомнит о себе. Меньшиков занимался тем, что собирал сведения о Ефиме, пытался выяснить, что это за личность. Ефим молчал. Евсиков появился один раз на станции, поболтал с Рудаковым и ушел. Наконец явился Ефим. Он пришел рано утром.

— Вы не могли бы сходить на почту и отправить небольшую бандероль? Адрес вот здесь, на бумажке, — сказал он Кузьме.

— Это обязательно должен сделать я? — спросил Кузьма.

— Я не хотел бы появляться на почте, — признался Ефим, — там меня все знают. Ценность можете не объявлять. Если хотите, то напишите рубля два-три.

Кузьма промолчал. Они присели на перевернутую и отодранную шлюпку. Она сохла на пандусе, на самом солнцепеке. Кузьме еще предстояло сегодня ее выкрасить. Солнце пеклось на раскаленном небе, как яичный желток на огромной сковороде. В порту порыжевший от жары подъемный кран вытянутой рукой брезгливо копался в чреве брюхатой самоходки и вытаскивал оттуда то бочку солярки, то тюк прессованного, душного сена. Кузьма и Ефим долго наблюдали за неповоротливыми движениями крана. Зачарованные его ленью, они никак не могли отвести глаза.

— Так вы согласны или нет? — спросил Ефим и посмотрел на часы. — Я вас очень прошу, Кузьма.

— Перестаньте морочить мне голову. Я не мальчик. Я не раскрою этого пакета, даже если, — Кузьма взвесил его на руке, — даже если он будет набит деньгами. Я все равно не раскрою его, дорогой Ефим, тем более что он не набит деньгами, а лежат там пара прошлогодних журналов «Огонек». Что это за детские игрушки, уважаемый?

Ефим смутился. Он долго разминал сигарету, несмотря на то, что она была очень сухая и половина табака уже высыпалась.

— Не хотите — не надо. Найду еще кого-нибудь.

— Сейчас Рудаков вернется с пляжа, дайте ему.

— Мне некогда ждать, — сердито сказал Ефим, — до свидания.

Он ушел. Кузьма опять скучающими глазами уставился на портовый кран. Вдруг из глубины станции, из ее прохладного сумрачного коридора раздалось такое громкое и неожиданное ругательство, что Кузьма вздрогнул. В дверях показался обнаженный по пояс боцман. Он держал по аквалангу в каждой руке и очень громко ругался. На набережной останавливались курортники и с удивленными лицами смотрели на станцию. По великолепному, кирпичного цвета лицу боцмана выступили бурые пятна.

— Какая-то… спустила воздух из всех баллонов, — сказал он, протягивая под самый нос Кузьме оба акваланга, по двадцать с лишним килограммов каждый. — Ты посмотри… Вот ведь…

— Когда последний раз проверяли давление? Может, вентили пропускают?

— Какие вентили? — громко спросил боцман и сам ответил: — Знаю я эти вентили, как поймаю кого-нибудь, голову оторву и собакам скормлю… Позавчера еще были полные, а сегодня ночью я дежурил. Всю ночь не спал, в водолазке сидел, крючки для самодура лудил. Точно кто-то или позавчера ночью, или днем нашкодил, я ему…

— А кто это может быть? — спросил Кузьма.

— Если б я знал… — Гарри Васильевич подозрительно посмотрел на Кузьму. — А ты чего ржешь?

— Я не ржу, я улыбаюсь. Очень ты красив во гневе, боцман.

— Смотри… — неуверенно предупредил Гарри Васильевич.

— Смотрю. А кто дежурил позавчера ночью?

— Музыкантов.

— А может быть, ты перепутал акваланги? Может, они и не были заряжены?

— Я точно помню, что в прошлый раз мы зарядили вот эти новые, а старые баллоны покрасили и зарядили позже. В старых давление нормальное.

Кузьма склонился над аквалангами.

— Послушай, Васильич, а ведь это старый баллон.

— Где старый? Не может быть.

— Да вот этот, — Кузьма показал на левый баллон, — гляди, он был уже вручную покрашен. Краска свежая, а баллон старый. Все новые баллоны покрашены по-заводскому, из пульверизатора.

— Значит, перепутали, — буркнул себе под нос Гарри, недовольный тем, что на его станции обнаружен непорядок. — Пойду качать воздух. — И он направился в компрессорную. Через несколько минут там раздалось громкое чавканье дизельного двигателя.

— Эй, на вышке! — крикнул Кузьма. За резным барьером мелькнула тень, и показалось недовольное лицо Музыкантова.

— Чего кричишь?

— В шахматы сыграешь?

— Вот начальник придет, он тебе сыграет…

— На вышку-то он не полезет.

— А кто его знает…

— Все равно. Сейчас приду с шахматами, — сказал Кузьма и пошел в дежурку, потом по приставной лестнице поднялся на вышку. Музыкантов лежал на полу, постелив телогрейку. Он пристроил смотровую трубу между фигурных колонок ограды и не отрывал глаз от окуляра. Музыкантов нес вахту. Нес же он ее всегда настолько добросовестно, что на него трудно было рассчитывать. Если б случилось что-нибудь экстраординарное, чего не предусмотрено в инструкции, он не пошевелил бы и пальцем. Он продолжал бы нести вахту.

— Может быть, сыграешь? — Кузьма тронул его за плечо. Только тогда Музыкантов повернулся к нему лицом.

— А кто смотреть будет?