Ипц

Потом он прищурил глаза и плыл, автоматически выбрасывая вперед, руки и так же автоматически подгребая ими под себя. Кузьма уже не думал о всем пути, не пытался соразмерить пройденное с оставшимся и определить свое местонахождение среди неумолимого однообразия волн. Его воображение, словно от холода, сжалось и не простиралось дальше очередной волны, с которой он вступал в единоборство. Кузьма уже не карабкался на ее пенный гребень, он вытягивал руки и, оттолкнувшись ногами, пронзал ее основание. И хотя Кузьма не любил брасс за его классическую строгость, сейчас ему приходилось плыть очень внимательно. Он подладил ритм своих движений под скорость волн. Когда он сбивался с ритма, волна на вдохе плескала ему в лицо. Он захлебывался и надолго терял дыхание.

Проплыв, по его собственному мнению, всего метров шестьсот, Кузьма захлебнулся и долго кашлял и отплевывался. Он даже не чувствовал горечи. Он открывал рот, но воздух не шел в легкие. Кожу стянуло от холода, пальцы свело, ноги сделались деревянными и с трудом сгибались в коленях. Кузьма видел, что с каждой волной его отбрасывает назад, но двигаться он не мог. Сил еле хватало, чтобы удержаться на поверхности. Стоило волне пройти под ним, как другая подхватывала, цепко обнимала и, словно продолжая дело, начатое ее товаркой, относила его от берега и передавала следующей.

Кузьма смотрел на столб с динамиком. Смотрел не отрываясь. Одинокий столб среди песчаных дюн вдруг стал целью всей его жизни. Конечной остановкой. За ним ничего не будет. Вокруг него ничего нет. Одинокий и недосягаемый. Столб — его цель.

«Кузьма, вернись!.. Вернись!..» Он с усилием встряхнул головой и сделал нерешительное движение руками. Поплыл медленно. Почти на месте, но уже вперед, к берегу.

«Ерунда, бывает». Сквозь однообразный шум, плеск и клокотанье могло послышаться и не такое. «Верни-и-сь на ка-а-тер, Кузьма!..»

Кузьма зажмурил глаза. «Нет, это мне самому хочется к катеру поближе. Это я сам кричу. Я кричу… Салага, истерик».

Он не оглядывался, он смотрел только вперед. Он боялся увидеть катер все в тех же тридцати метрах. Стоило ему поднять голову над водой за глотком воздуха, как в уши снова лез далекий скрипучий голос: «ма-а-а… и-и-сь…»

Он резко оттолкнулся руками и, выпрыгнув из воды по пояс, оглянулся. Над белой черточкой катера стояла тощая фигура старшины, в руках его матово блестел электромегафон.

«Так это он…» — подумал устало. Машинально поплыл, «Может, стоит вернуться? Он увидед, как плохо я плыву, и понял, что до берега мне не дотянуть».

«Кузьма…а».

«Нет, он сам сказал, что шансов нет. Я для них последний шанс. Мои руки и ноги, моя воля — последний шанс для двух людей. Я должен доплыть. Я доплыву».

Посылая вперед руки, Кузьма с каждым разом ощущал, как вода становится плотнее, неподатливее. Стало труднее рассекать ее. А когда он делал гребок, то руки не шли по короткой прямой к телу, а выписывали остроугольные кривые. Так падает сухой лист по безветрию.

«Кузьма… вернись…»

«Перестал бы орать. Нельзя возвращаться. Нельзя возвращаться! — С каждым гребком он твердил: — Нельзя возвращаться». Глаза болели, исхлестанные брызгами. Голос звучал все тише.

«Или я плыву, или катер относит». Уже чуть слышно звучало: «Кузьма… вернись… а-тер…»

«Нужно вернуться, не доплыву… Нужно вернуться. По волнам легко. Пока не поздно. Даже если проплыву половину, на вторую не хватит. И вернуться сил не хватит. Поворачивать. Поворачивать…»

И последний раз прозвучало: «А-а-а… и-и-и…»

Кожа на ногах, казалось, вот-вот лопнет. Она задубела и сковывала движения. Руки сделались мягкими и тяжелыми, словно из них вынули кости. Во рту было сухо. Кузьма уже приноровился к волнам и воды больше не хлебал.

«А если прямо сейчас. Накроет вон той девятой волной и не будет сил выкарабкаться?.. На берег… К телефону… Только на берег… Ведь я их последний шанс».

Дюны то появлялись перед глазами, то исчезали, то расплывались в стекающей со лба воде, то вдруг становились четкими. Столб плясал и качался на берегу. Кузьма отбросил волосы со лба. Берег стал виден лучше. До него осталось полкилометра пути. Метрах в пятидесяти начиналось мелководье. Значит, четыреста пятьдесят. Он оглянулся. Катера уже не было видно…

Последние двести метров он плыл по-собачьи.

Боялся опустить голову под воду. Все время казалось, что не вынырнет.

Люди ходили и сидели на песке.