Иприт

— Будешь ты у меня говорить или нет?..

— Буду…

Китаец щелкнул пальцами, присвистнул и начал медленную свою речь.

— Триста пунтов, а, Пашка. Мы с тобой идем голод, голод самой большой улица открываем прачешну. Тлиста пунтов… Э-э… весь голод стирай у нас. Пять работников помогай стилай, а мы с тобой контола заводи, сапсем большой контола. Книга, бугалтелия…

— Обожди.

Пашка подпрыгнул.

— Да, ведь действительно, братишка, на триста фунтов мы с тобой такую лавочку раскатаем. Прачечную — так прачечную, прямо в мировом масштабе. Тут надо только паровичок завести.

— Зачем?

— А как же пропаривать. Без паровой машины не обойдешься. Она тебе и стирать будет, и оставшимся паром пропаривать и, наконец, пар даже не использованный мы для бани можем приспособить. Постирал, постирал, да и на полок. Крикнешь оттуда: «Ванька, бздани!», ды, как веником себя огрешь с продергом, чтоб слеза ноздрей прошла… У-ух…

Но тут китаец прервал его. Пашка сунул деньги за пазуху, и они направились к нему, в бобылью его избушку.

По правде сказать, мало мог унести оттуда Пашка. Пара завалящихся военных журналов, откуда он черпал сведения при рассказах о знаменитой химической войне, болотные сапоги, от которых уцелели почему-то каблуки и еще огромные медные шпоры.

Пашка поцеловал торопливо мать в щеку, сунул ей несколько червонцев в трясущиеся руки и сказал:

— Ну, я пошел…

— Скоро вернешься-то?

Пашка махнул рукой.

— Скоро.

Он схватил со стола краюху хлеба.

— Приблизительно через неделю.

Китаец уже под окном торопил его.

Они быстро зашагали из деревни.

Китаец все мечтал о прачечной. У Пашки к такому предприятию сердце лежало мало, но он ничего иного не мог придумать. Вместо грязных штук белья ему чудились машины, треск электрических батарей и сам он — в кожаной куртке.

Впрочем, к сведению писателей, воспевающих кожаные куртки. Они плохо удерживают тепло и в них зимой холодно, а летом — душно.

Тьма уже совсем упала на поля. В деревне огонек блестел только у попа. За чьи грехи молился он? Или пьянствовал? То и другое делать легко.

Они поднимались на холм, что высился над деревней.

— Пошли, пошли, — торопил китаец.

— Нечего спешить, деньги не краденые, а за честным штемпелем присланы. Дай с деревней проститься.

Богатому Пашке хотелось быть необыкновенным и ласковым. Он снял шапку и низко поклонился на огонек.

— Не поминайте, братишки, лихом. Придется разбогатеть или припрет мне на самом деле счастье, я вас не забуду.

Он выпрямился и поднял было палку.

— Пошли, китаеза.

Вдруг легкий, звенящий шум послышался в темноте.

Сначала это походило, будто далеко-далеко мчалась во всю прыть неподмазанная телега, а в телеге той курлыкали журавли.

Затем послышался похожий на барабан треск.

Оба наши странника были люди, видавшие виды, и сразу узнали этот треск.

— Аэроплан, — первым выговорил Пашка.

— Та-а… — оторопело подтвердил китаец.

Пашка еще послушал.

— Как есть аэроплан.

И чтоб отвязаться от каких-либо опасений, сказал быстро:

— В Австралию летит, ишь как трещит-то на большой ход.

Он поднял опущенную было палку.

— Пошли, братишка… Аэроплан увидать к счастью.

Треск аэроплана между тем, казалось, снижался, быстрел.

И вот вертикальный луч прожектора, круглый и тонкий, как бревно, упал на село Микитино.

Китаец уцепился за Пашку.

— Ищут, — прохрипел он.

Пашке самому было не очень спокойно, но он все-таки поддержал китайца.

— Постой, дай я тебя по носу щелкну. Может, это нам во сне.

— Ой, — заорал китаец, — больна!

— Действительно, фундаментально. Значит, не во сне.

Луч пробежал по деревне, озолотил жидким светом испепеленную северными ветрами солому крыш, подрожал на ветхом куполе церкви и вдруг уставился в Пашкину избу.

Старуха мать выскочила в одной рубахе и закрестилась на свет. Она, наверное, приняла вертикальный прожектор за архангельское видение.

Луч обшарил избу, выскочил на дорогу, подрожал и, как собака, пустился по Пашкиному следу.

— Ищут…

— Та-а…

Потная рука китайца опять вцепилась в Пашкин рукав.

— Да отвяжись ты. И без тебя тошно.

Вот, словно обнажая дорогу, приближался таинственный луч все ближе и ближе. Он замедляет свое движение.

Нет, это так кажется.

Потому что китаец и Пашка стояли уже в столбе лучей вертикального прожектора, и Словохотов снял шапку.

— Вечер добрый, братишки. По какому делу?..

В вышине продолжал трещать аэроплан. Странники неподвижно стояли в световом столбе.

— Как в санатории, — проговорил наконец Пашка, — ванны из ламп. Раздеваться, что ли?

Китаец оторопело вздрагивал, посматривая вверх.

Наконец Пашка догадался.

— За деньгами приехали. Ошибкой деньги прислали. Придется нам, китаеза, вернуть наши денежки.

Он со вздохом вынул деньги и положил их на дорогу.

— Берите, — махнул он рукой на пакет.

Он взял китайца под руку и пошел по дороге, возвращаясь в деревню.

Но луч продолжал следовать за ними.

— Догадались, черти. И действительно, я не все деньги положил. Обсчитать хотел на малость.

Пашка вернулся, доложил деньги.

Но все-таки луч не отставал.

Пашка вскричал разозленно:

— Ничего не пойму. Да что я им штаны должен отдать!

Он опять вернулся, положил деньги в карман и сказал: