Йот Эр. Том 2

Медсестра просто ткнула рукой в сторону шкафчика:

— Вон, на второй полке снизу стоит флакончик.

Девушка взяла четыре таблетки, пошла к себе в номер, приняла и заснула, заперев дверь, чтобы ей не мешали выспаться.

Зашедшая в медпункт женщина-врач, выяснив, что одна из отдыхающих приходила за белладонной, проверила наличие таблеток и ужаснулась:

— Неужели девочка решила покончить с собой?

Всех подняли на ноги, всполошили учеников, приехавших вместе с Ниной, и, когда не удалось докричаться через запертую дверь, самый сильный из старшеклассников — Дорогуша (о котором уже упоминалось в связи с дракой с харцерами) — просто вышиб дверь.

Когда Нину растормошили, она в раздражении пробормотала:

— Дайте же поспать, наконец!

— Ты что вытворяешь! — запричитала женщина-врач. — Ведь эта доза убьет лошадь!

— Значит, я верблюд, — пробормотала Нина и, заметив среди вошедших Дорогушу, взмолилась: — Выстави всех за дверь!

— Что такое верблюд? — недоумевала врачиха, ибо это слово Нина произнесла по-русски.

— Ребята, нарисуйте ей, — вдогонку бросила Нина.

И ребята нарисовали. Углем на чистой белой стене медпункта.

В конце концов, врач дозвонилась до города и, видимо, что-то выяснила относительно странной девчонки и верблюда.

— Русские всегда что-нибудь такое вытворяют, — резюмировала она.

Глава 13 В Москву!

1. Десятый класс

Генерал Речницкий уже давно подготавливал перевод своей дочери в Москву. Он не считал ошибкой тот первый эмоциональный порыв, который позволил себе, когда забрал дочь в Польшу — оставив ее в Ташкенте, он не мог быть уверенным за ее судьбу. Но и тут Нина подвергалась большому риску, и последний случай только укрепил его во мнении, что ее пора убрать отсюда, отправив обратно в СССР. Теперь у него, да и у самой дочери, было больше возможностей, чтобы она смогла устроиться достаточно благополучно. Повод для того, чтобы пробить это решение через руководство, был — Нине в апреле 1950 года исполнилось восемнадцать лет, и ей надо было нормально завершить обучение в школе и получить высшее образование. Кроме того, сыграло свою роль далеко не блестящее состояние ее здоровья после госпиталя.

Вопрос был решен положительно, и в конце августа девушка отправилась в Москву, получив советский паспорт на свое прежнее имя. Janina Recznicka превратилась в Нину Яковлевну Коновалову. Она сняла комнату в центре столицы, на улице Обуха, между Бульварным и Садовым кольцом, не так далеко от станции метро «Курская», на четвертом этаже старого московского дома, и приступила к учебе. Многое ей оказалось в новинку — например, раздельное обучение. Поначалу она попала в привилегированную женскую школу, в среду «генеральских деток». Учениц туда привозили на автомобилях, и, хотя все были одеты в школьную форму (сшитую лучшими портными из лучших тканей), у девчонок оставалась еще возможность соревноваться друг с другом по части того, у кого лучше чулки, туфельки и драгоценности.

Нине эта конкуренция не грозила — она не носила жутко дефицитные в Москве и распространенные в основном в «высшем свете» чулки со стрелкой, а щеголяла в еще неизвестных здесь и едва-едва появившихся в Париже французских нейлоновых чулках без шва. Туфли у нее были сшиты на заказ — не из стремления выделиться, а из-за очень маленького размера ноги, на которую почти невозможно было найти «взрослую» обувь даже в Польше. Своими же бриллиантами Нина предпочитала вообще не светить, хотя и была к ним неравнодушна. Однако уже через несколько дней она ушла из этой школы и перевелась в другую, самую обычную, расположенную неподалеку от снятой ею комнаты — настолько ей стали противны мещански-распущенные нравы «элитных» одноклассниц.

Учеба в десятом классе требовала от нее немалых усилий, ведь одновременно Нина была вынуждена подтягивать практически отсутствовавшие знания за несколько предшествующих классов. Надо напомнить, что полноценное образование она получила только за три класса, а после этого училась лишь урывками. Неизбежно ей приходилось много дополнительно заниматься — как самостоятельно, обложившись учебниками аж с четвертого класса, так и с учителями. Немалые проблемы возникли у нее и с русским языком — как в устную, так и в письменную речь у нее то и дело вплетались обороты из польского или на русский переносились свойственные польскому языку грамматические конструкции.

В десятом классе Нина была не единственной восемнадцатилетней. Были даже ученицы и постарше. В то время многие начинали учебу в школе с восьми, а то и с девяти лет. У некоторых ее сверстниц-москвичек, даже относительно благополучно переживших войну, эвакуацию и последующее возвращение, эти события вычеркнули один-два года из учебы.