Иосиф Сталин – беспощадный созидатель

Настоящие неприятности начались у Пастернака уже при Хрущеве. Хотя, справедливости ради, при Сталине ему и в голову бы не могло прийти опубликовать «Доктора Живаго» на Западе под своим именем (да и под псевдонимом бы, наверное, побоялся).

Пастернак, кроме того, был благодарен Сталину за то, что он проявил интерес к судьбе творческого наследия Маяковского. Напомню, что 24 ноября 1935 года Лиля Брик написала Сталину письмо, где жаловалась, что, несмотря на то, что стихи Маяковского «не только не устарели, но… сегодня абсолютно актуальны и являются сильнейшим революционным оружием», что Маяковский «как был, так и остается крупнейшим поэтом нашей революции», «далеко не все это понимают» и тормозят издание его сочинений и создание музея. Сталин наложил на письмо историческую резолюцию: «Т. Ежов! Очень прошу Вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и его произведениям – преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Свяжитесь с ней (с Брик) или вызовите ее в Москву, привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, все, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов. Привет! И. Сталин».

И уже в начале декабря 1935 года Пастернак в письме Сталину писал: «…Горячо благодарю Вас за Ваши недавние слова о Маяковском. Они отвечают моим собственным чувствам, я люблю его и написал об этом целую книгу. Но и косвенно Ваши строки о нем отозвались на мне спасительно. Последнее время меня, под влиянием Запада, страшно раздували, придавали преувеличенное значение (я даже от этого заболел): во мне стали подозревать серьезную художественную силу. Теперь, после того, как Вы поставили Маяковского на первое место, с меня это подозрение снято, и я с легким сердцем могу жить и работать по-прежнему, в скромной тишине, с неожиданностями и таинственностями, без которых я бы не любил жизни».

Это позднее, в 1956 году, в очерке «Люди и положения», Пастернак напишет свое многократно растиражированное: «Были две знаменитые фразы о времени. Что жить стало лучше, жить стало веселее и что Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом эпохи. За вторую фразу я личным письмом благодарил автора этих слов, потому что они избавляли меня от раздувания моего значения, которому я стал подвергаться в середине 30-х годов, к поре Съезда писателей. Я любил свою жизнь и доволен ей. Я не нуждаюсь в ее дополнительной позолоте. Жизни вне тайны и незаметности, жизни в зеркальном блеске выставочной витрины.

Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине. Это было его второй смертью. В ней он неповинен».

Несомненно, Пастернак в 30-е годы всерьез опасался, что ему могли устроить своего рода государственный культ, которого в конце концов удостоился Маяковский, а это могло погубить Бориса Леонидовича и в творческом плане, и в плане читательского восприятия. С точки зрения сегодняшнего дня страхи Пастернака выглядят весьма сильно преувеличенными, этаким поэтическим кокетством. В глазах Сталина Маяковский имел перед ним два громадных преимущества. Во-первых, он уже умер, а потому не мог написать или сказать что-нибудь не то. Во-вторых, у Маяковского было много чисто агитационных стихов, и лишь немногие из его произведений отличались такой усложненностью формы, которая делала затруднительным знакомство с ними массового читателя. Пастернак же на семь лет пережил Сталина и, как показывали донесения осведомителей, а в дальнейшем – и история с «Доктором Живаго», был способен на очень неудобные для властей поступки. И, кроме того, для агитационных целей пастернаковская философская, пронизанная христианскими мотивами поэзия не годилась.

Но Пастернаку повезло в том смысле, что ореол полуопального поэта породил его невероятную популярность среди широких масс читателей стихов. И вот ныне, в начале XXI века, Пастернака читают гораздо чаще Маяковского, которого изрядно «объелись» в советское время и само прочтение которого было строго канонизировано. В этом смысле поэзия Пастернака сохранилась куда лучше, чем поэзия Маяковского, в том числе и в плане влияния на последующие поэтические поколения.