История этой недолгой, но достаточно кровавой войны малоизвестна широким кругам общественности — а жаль.
После заключения в марте 1921 года Рижского мирного договора, завершившего Советско-польскую войну, Разведупр Штаба РККА начал переброску на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии, отошедших к Речи Посполитой, вооруженных групп (о чем товарищ Тухачевский был прекрасно осведомлен и в каковой акции сыграл не последнюю партию). Основная их задача заключалась в организации массового сопротивления польским властям. Предполагалось, что проникшие в восточные воеводства Польши отряды станут ядром мощного партизанского движения на белорусских и украинских землях. В результате они будут отторгнуты под каким-либо удобным предлогом от Польши.
Столь специфической для мирного времени работой, получившей наименование «активная разведка», занималось Разведупр Штаба РККА. С его помощью сколачивались «повстанческие группы», им же они вооружались, Разведупр подбирал для «партизан» надежный командный состав; Разведупром был налажен скрытый переход сформированных и сколоченных «повстанческих отрядов» через границу на польскую территорию. А там уже начинались активные боевые действия: нападения на полицейские посты, пассажирские поезда, польские помещичьи усадьбы, налеты на почтовые отделения и банки для получения средств на «партизанское движение».
Логика действий товарища Тухачевского понятна — ему польская шляхта начистила ряшку под Варшавой, и ему горело этой шляхте отомстить. А возможностей для мщения у него, второго человека в РККА, ой как хватало!
Но начинать войну с Польшей с последующим вторжением в Германию из-за маловероятного восстания немецкого пролетариата и амбиций товарища Тухачевского… Увольте, но это перебор!
Товарищ Сталин понимает, что очевидные (для него и его единомышленников) причины провала германской коммунистической революции — отнюдь не для всех очевидны. И он пишет, что большевистский переворот в России произошел удачно лишь результате своеобразия внутренних и внешних условий Октябрьской революции — тех условий, которых не было в наличии в Германии: «Об этом своеобразии нельзя забывать ни на минуту. О нем особенно следует помнить при анализе германских событий осенью 1923 года. О нем прежде всего должен помнить т. Троцкий, огульно проводящий аналогию между Октябрьской революцией и революцией в Германии и безудержно бичующий германскую компартию за ее действительные и мнимые ошибки».
Между прочим, Троцкий на самом деле настаивал не столько на аналогии между Октябрем 1917 г. в России и ноябрем 1923 г. в Германии, сколько на ленинском взгляде, что революции
Но была одна серьезная трудность — взгляды Троцкого на генезис пролетарской революции по большинству пунктов совпадали со взглядами Ленина. И самое скверное — они совпадали в вопросе невозможности построения социализма в России без социалистической революции на Западе.
А Ленин — создатель Советского государства. То бишь персона, приравненная в глазах всех большевиков Советского Союза и их единомышленников, к отцам церкви, если не к самому Создателю — все его высказывания священны и обсуждаться (а тем паче — подвергаться сомнению) не могут по определению.
Так что товарищу Сталину пришлось нелегко. Ибо Лев Давыдович в своем видении будущего Советского Союза был куда ближе к ленинским идеям, нежели товарищ Сталин. И последнему пришлось изрядно попотеть, чтобы под свою все возрастающую власть в партии подвести теоретическую основу, построенную на ленинских изысканиях в области теории социалистического преобразования мира.
Лишь в одной своей работе Ильич однажды заикнулся о «возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране». Непонятно, какую страну он имел в виду — но товарищ Сталин принял решение считать доказанным, что ленинские слова были о России.
Теоретическая база была, конечно, более чем хлипкая — но что делать? Никаких иных работ по этому вопросу Владимир Ильич не оставил — во всех остальных он все больше о Мировой Революции распрягался, каковые его взгляды сейчас были совсем не ко двору.