Йошкин дом

Душить не будут, поняла Летта и осторожно посмотрела вниз. У ее ног, яростно виляя хвостом и лая изо всех сил, крутилась давешняя хозяйкина собака. Буля. Ну то есть не Буля, конечно, но…

Буленька, на выдохе сказала Летта, Булька, миленькая, хорошая, как я тебе рада, Буля, выведи меня отсюда!

Она не вполне понимала, чего хочет от собаки. У нее даже не было сил собаку погладить — слишком замерзли пальцы. Но Буля, судя по всему, поглаживаний не ждала, и все вообще все поняла и так. Она приветливо махнула хвостом, заглянув Летте в глаза, словно проверяя ее на взаимный контакт, и не спеша потрусила вперед. Летта отлипла от забора и побрела за ней, с трудом переставляя окоченевшие ноги.

Через пять минут она поняла, что все это время кружила очень близко от дома. Буля деловито и не оглядываясь, довела ее до какого—то крыльца, которое вдруг оказалось знакомым. Калитка была полуоткрыта: выходя на свою ночную прогулку, Летга забыла ее закрыть. Она присела на корточки, поймала в объятия вертлявую плотную Булю, уткнулась в нее носом и немного поплакала в толстый собачий бок. Затем шепотом сказала собаке «спасибо», на цыпочках прошла в дом, забралась в свою теплую комнату и, не раздеваясь, упала на кровать. Пуховое одеяло удобно легло на вконец озябшие плечи, охватило их нежным тяжелым теплом, и Летта, повздыхав, заснула—спокойно, беззвучно и наконец—то без всяких снов.

Утром, смеясь и полностью опустив историю страшного сна, она рассказала светловолосой хозяйке про то, как ночью чуть было не потерялась. И если бы не ее собака, закончила Летта, широко и благодарно улыбаясь, я бы до сих пор бродила там, в темноте, среди домов.

— Какая собака? — удивилась хозяйка. — Но у меня нет никакой собаки.

НЕЗАКОННЫЕ СКАЗКИ. Колобок

— Это не болезнь, физически ты вполне здорова. Это что—то вроде заложенной в тебя программы, понимаешь? Пока никто с тобой об этом не заговорит, с тобой ничего не случится. Но в тот момент, когда кто—нибудь заговорит с тобой об этом — именно об этом, случайно, узнав откуда—нибудь или просто догадавшись, — программа сработает и ты умрешь. Сразу.

— Боже мой, какая патетика. Ведь я же могу просто никому об этом не рассказывать.

— Можешь.

— Ведь я же могу уехать, сменить имя, скрыться ото всех — и никто тогда не узнает где у меня какая программа.

— Логично.

— Давай еще раз. Я хочу понять в чем тут загвоздка.

— Давай.

— Я больна. То есть я не больна, но обречена. Обречена я не сама по себе, а только в связи с кем—нибудь,

кто приведет в действие заложенную во мне программу. Если какой угодно человек заговорит со мной об этом — вот именно об этой моей обреченности…

— …может быть, желая тебе помочь, или посочувствовать, или даже спасти…

— …может быть, желая мне помочь, или посочувствовать, или даже спасти — неважно, с какой целью, но только заговорит со мной об этом, о моей программе и моей смерти…

— …программа придет в действие, и ты умрешь.

— Программа придет в действие, и я умру

— Умница.

— Умница.

(Смешок.)

— Ну и что мне теперь делать?

(Cut.)

— Доктор, а что случилось с той девушкой? Помните, весной, вы еще рассказывали мне о ней — какая—то мистика, какая—то программа, вроде как она должна была умереть, если с ней кто—нибудь заговорит или что—то в этом роде…

— Не просто заговорит, а заговорит об этой самой программе. Отлично помню, никакой мистики. Была такая девушка.

— И что с ней было дальше?

— Дальше? Очень просто с ней было дальше. Она пошла на улицу и, чтобы обдумать все, что я ей рассказал, решила посидеть где—нибудь одна. Там, где ей никто не помешает. Залезла на чердак какого—то многоэтажного дома, села там у окна, пригорюнилась, черных дум вовсю полна.

— Доктор, вы циник!

— Я не циник, Ниночка, я ученый. Дальше слушать будешь?

— Буду конечно.

— Тогда не перебивай. Села у окна, пригорюнилась. И не сообразила гордая беглянка, что в глубокой задумчивости поперлась на чердак своего собственного дома. Увидела в чердачное окно, как во двор того же дома входит один из ее — ну, скажем так, друзей. Близких друзей. Испугалась: вот от сейчас меня поймает! Вот он сейчас со мной заговорит! А друг и правда был близкий, часто угадывал ее мысли, на расстоянии чуял ее несчастья, и все такое. Она в панику: он поймет, он узнает, он погубит. Выходить некуда: вокруг чердак, а к выходу из дома чешет тот самый друг. Рванула на крышу. Он снизу увидел девушку на крыше, поскакал за ней.

— Зачем?

— Ну сама посуди: бежит красавица по крыше, дом высокий, красавица раньше альпинизмом не увлекалась. Озаботился друг. Поднялся на чердак, оттуда по девицыным следам, она — от него, он — за ней. Добежали до края крыши, дальше — следующий дом, но не вплотную, а через какое—то расстояние. Она примеривается прыгать. Он в ужасе: ну точно, с ума сошла.

— А поговорить она с ним не могла?

— О чем? О том, чтобы он ни в коем случае с ней не заговаривал о том, о чем она и сама не знает? Ведь, рассказав ему все, она бы так или иначе услышала, как он с ней об этом говорит. Нет, ей от него отделываться надо было. Любой ценой.

— Ох…