Иоанн Кронштадтский

Жизнь в училище была «несладкая», кормили, конечно, скудно. А если обратиться к воспоминаниям прошедших эту «школу», то выясняется, что «крутыми» были и наказания: побои, стояние на голых коленях на песке, причем в руки давали поленья, битье розгами «на воздусях», пьяные учителя. К тому же больно мучила мысль о родном доме, о нищете там, и, кажется, в это время он научился чувствовать чужую нужду, болеть о чужой бедности, нищете.

Каждый раз по окончании очередного учебного года Ивану приходилось возвращаться домой на попутных лодках, подводах, а то и пешком. Именно тогда в нем зарождается любовь к родной природе. Поистине поэтическое отношение к природе будет сопровождать его всю жизнь. «Идешь сотни верст пешком, — вспоминал он спустя годы, — сапоги в руках тащишь: потому вещь дорогая. Приходилось идти горами, лесами; суровые сосны высоко поднимают стройные вершины. Жутко. Бог чувствуется в природе. Сосны кажутся длинной колоннадой огромного храма. Небо чуть синеет, как огромный купол. Теряется сознание действительности. Хочется молиться, и чужды все земные впечатления — и так светло в глубине души».

Природа радовала его, умиляла, говорила о Творце, тогда как человек — «огорчал». «Смотрю, — пишет Иоанн в дневнике, — на травки, цветочки, деревья, на птиц, на рыб, на зверей и всяких гадов — и вижу, что везде точное исполнение творческих законов: и потому все прекрасно. Смотрю на людей, и — увы! — мало, бесконечно мало исполнения законов Вседержителя, и оттого сколько беспорядков, сколько безобразия, сколько страданий в жизни их?»

И в дальнейшем в его проповедях нередки были упоминания о природе, что воспринималось слушателями весьма положительно. Они сами были в большинстве своем выходцами из деревни. В дни праздников, особенно на Троицу, украшали свои жилища и церкви: церковные полы — травой, а иконы — листьями, полевыми цветами и венками. Порой веток, а иногда и деревьев было так много, что создавалось впечатление, что под церковные своды перенесся волшебный лес, и недаром говорили, что в этот праздник «вся земля именинница». Наверное, упоминание природы в проповедях приходского священника говорило слушателям гораздо более, чем иные ученые слова архиереев.

По дороге домой Иван обязательно посещал заштатный Веркольский Артемиев мужской монастырь. И хотя в те годы он находился в совершенном упадке, и всё — деревянная, ветхая, низкая монастырская ограда, малая каменная церковь и еще два-три каких-то ветхих здания — свидетельствовало о крайнем его убожестве и бедности, но встреча с чудом — святыми мощами угодника Божия праведного отрока Артемия искупала и трудный путь, и невзрачный вид монастыря.

Еще каких-то 40 верст… и, наконец, на мысу, образуемом Пинегой и Сурой, мальчик видел свое родное село, падал на колени и со слезами на глазах начинал молиться.

В начале лета 1845 года обучение в уездном (епархиальном) училище завершилось. Сыновья «сравнялись» с отцом в духовном образовании и возвратились в родной дом. Однако то, что было достаточным для сельского причетника 20 лет назад, явно было недостаточным для того, кто хотел бы получить священный сан. Илья Михайлович на своем жизненном опыте, да и на опыте священства Пинежья твердо знал: чем солиднее образование, тем лучше будет перспектива по службе. Да и законы, касавшиеся духовенства и принятые в первой трети XIX века, давали право занимать священнические места, а значит, и получать две трети дохода причта только окончившим полный курс семинарии. Более того, устав семинарий специально оговаривал, чтобы места в епархиях раздавали строго «по степеням, каждому разряду учеников семинарией присвоенным». Не зря современники отмечали, что «школе сообщалась магическая сила: как прежде упирались, так теперь стали напирать». Окончить семинарию стало мечтой, управляющей всеми помышлениями подрастающего духовенства.

Родители мечтали и хотели видеть в старшем Иване продолжателя священнического рода Сергиевых. Тот с радостью воспринял родительское благословение — ему хотелось продолжить обучение. Подтверждение мы можем найти в дневнике. «Получивши желаемое, человек обыкновенно желает большего и большего, так было и со мною: перешедши в высший класс, я стал смотреть на Семинарию — на риторов, на философов, на богословов; почтенны были в глазах моих первые, привлекали взоры удивления другие; склонялся я невольно пред величием и мудростию последних. И — о Боже всеблагий! — я сам становился постепенно ритором, философом, богословом!»

В самом конце лета 1845 года Иван возвращается в Архангельск для поступления в духовную семинарию.

Бурса [28] : Архангельская семинария. Петербургская академия