– Да я и так его не боюсь! Вольно же князю стращать невзначай. Пришел бы, сказал: Мамонушка, изволь открыть ясные очи.
– Изволь ехать.
И государь пошел вниз, пред ним дети боярские несли свечи и жезл. В главном переходе Иоанн остановился, заметив людей и шепот. Все приникли к стенам и, потупив глаза, онемели. Обратясь к князю Пестрому, Иоанн сказал грозно:
– Зачем детей пугать! Верно, проснулись и встали.
– Да и не ложились, надежа-государь! – отвечала одна из нянек.
– Как не ложились? – И государь спешно вошел на половину княгини Авдотьи Кирилловны… В переднем покое, дрожа от страха, стояли Елена и Феодосия. Рыдания княгини раздавались в другой комнате.
– Что тут сталось? – спросил тревожно Иоанн.
– Ах, государь родитель, – с плачем отозвалась Елена. – Вася пропал без вести.
– Какой Вася?..
– Наш Васенька, тетенькин сын. Перед вечернями уехал – ни слуху ни духу! Нигде не нашли! Пропала наша головушка!
– Васенька, добрый Васенька! – с плачем вторила сестре маленькая Феодосия.
– Да растолкуй, кто поумнее, какой Вася?..
– Сын княгини Авдотьи Кирилловны, – дрожа, сказал подоспевший на шум Стромилов. – Поехал с Алмазом к Мефодию учиться, и ни тот ни другой не воротились…
– Послать искать именем моим! Приеду – доложить, что окажется.
– Боже мой! Ему хуже, – раздался в переходе голос другой Елены. – Что же мистр Леон?
– Там что еще?..
– Ах, государь! Спаси меня, – говорила, рыдая, царевна. – Муж мой.
Иоанн уже стоял у постели сына и расспрашивал о недуге.
– Это камчуга, – сказал Иоанн, – злая болезнь, если вначале не захватишь… Но сколько ни помню примеров, все выздоравливали. Вели, невестушка, теплым маслом ноги вытереть да погорячее бузины испить. Сын мой милый! Не допускай черной думы; мысль дает недугу крепость, а воля наша должна и болезнь мертвить. На слободе греки, видно, лишнее выпили и пожар затеяли. Еду тушить; ворочусь – зайду!..
– Греки! Греки!.. – возопила Елена. – Сердце вещее говорит мне, что и Ваню моего греки испортили…
– Вот уж и испортили; простудное зло… Будь покойна!
Иоанн вышел и остановился в коридоре перед Стромиловым.
– Отчего врачей нет, ленивый раб?
– Все были, государь, но ни одного Алена Степановна не приказала пускать. Все, говорит, греками подкуплены. Велела сыскать мистра Леона…
– И вы не могли его сыскать во всю ночь!..
– Едет, едет, – кто-то крикнул с крыльца.
– Пусть обождет меня у сына!
Иоанн вышел и сел на коня.
Несмотря на ночь, несколько бояр и две сотни боярских детей в полной готовности ожидали Иоанна. Князь Федор Пестрый поехал вперед, за ним боярские дети с фонарями и царским жезлом, тогда уже государь с боярами и остальными боярскими детьми. Над Греческою слободою стояло небольшое зарево, на востоке светлело; Иоанн ехал рысью; возле, задыхаясь от тучности, на тесном седле подскакивал Мамон, но смешной вид боярина не обращал на себя внимания государя, как обыкновенно. Иоанн был приметно мрачен и погружен в тягостные размышления, он даже не заметил, как мистр Леон, ехавший во дворец, увидав государя, остановился, слез с лошади и отвесил земной поклон. Слобода была полна народом, большею частью зеваками; зрителей было много, но тушить никто не хотел, издалека был слышен шум разговоров; но едва заметили царский фонарь, все затихло; большая часть бросились по домам, но не успели; царское слово, что сокол, облетело боярских детей, и те загоняли обывателей на пожарище, как уток, и принуждали тушить огонь. Когда государь подъехал к пожару, тушить уже было нечего: двор Меотаки представился сплошною громадою пламени; боярские дети оцепили пожарище, разломали заборы, чтобы не дать огню возможности распространиться.
– Чей двор горит? – спросил громко князь Пестрый…
– Греческого царевича, – отвечала какая-то женщина.
– Чей двор горит? – спросил громко князь Пестрый.
– А этот он сам взял за женой!..
– Так он успел уже жениться! Пошел, ушел – проворно! – воскликнул Мамон.