Иоанн III, собиратель земли Русской

С трудом освободив рот свой из-под гибкой руки Палеолога, в свое время обладавшего замечательной силой, конечно давшей себя чувствовать и теперь, в пароксизме исступления, помятый клеветник на минуту замолк. Но подстрекаемый исподтишка своими патронами, имевшими в этом скандале для себя выгоду, он тихо, но решительно сказал:

– Справедливость своей выходки готов подтвердить делом. Идите за мной, теперь же, и – мы увидим… лгун ли я!

Палеолог, пошатываясь, принял вызов. За ним последовал Рало и два мерзавца, нанятые сыграть роль уличителей.

Была уже глубокая полночь и такой мрак, что зги не видно. Палеолога ведут двое за руки.

– Куда же мы идем? – спрашивает потомок византийских владык, сделав несколько шагов в этой густой мгле. Хмель на мгновение уступил в нем место трусости.

– В дом ваш.

– Рало, друг! – призывает Андрей.

– Здесь я, – отзывается, едва ворочая языком, наш лакомый до вина знакомец.

– Где мы?

– На пути к дому нашему. Вот и пришли! – снова кричит Рало, принимаясь греметь в кольцо у ворот. Всполошенные служители выбегают с факелами и с трудом узнают деспота. Спутники его рвутся в дом – их не пускают. Начинается схватка. На крик выбегает стража, охраняющая жилище посла, но, по слову одного из пировавших с Андреем, дает свободный доступ в жилище деспота кутилам. Врываются в спальню Зои.

– Кто это? – спрашивает пробужденная деспина.

– Я!.. Муж твой.

– А это что за сволочь? Как смел ты тащить их сюда? – мгновенно поддавшись гневу при виде бесчинников, прикрикнула на супруга смелая деспина.

– Мы пришли искать, нет ли здесь кого спрятанного? – нахально кричит пьянчуга-клеветник.

– Андрей! Как смеет здесь так обращаться ко мне… этот мерзавец? Пропил ты, верно, весь рассудок свой?! Вон!

Андрей поник головою, и его собутыльники не знают, что делать. Вбегают Холмский да Алмаз со стражею. Переводчик, именем посла, приказывает начальнику стражи очистить дом от бесчинников. Хватают и выводят кутил, забрав с ними и Рало. Зоя выталкивает Андрея и запирается.

– Государь, Андрей Фомич, что все это значит? – спрашивает почтительно Вася, оставшись с ним один на один. – К чему привести изволил ты людей этих к себе?

– Соперник мой ты, я это знаю, но… они уверяли меня, что я застану вас даже, – приходя в себя, отвечает деспот.

– Кто же этак смел клеветать низко?

– Двое друзей моих…

– Хороши друзья?! Знай же, Андрей Фомич! – схватывая за руку деспота, прерывает его горячий юноша. – Я могу забыть твой сан…

– Я и шел убедиться, правда ли?.. А сам не верил еще, – неудачно оправдываясь, думал извернуться Палеолог, отрезвленный в передряге.

– Позорить жену свою, деспот, значит позорить себя… губить честь свою… Я должен буду все отписать державному… А так как клевета коснулась и меня, я попрошу разрешения оставить здесь вас.

– Королева Беатрикса прислала просить к себе немедленно московского посла! – вкатившись в комнату, говорит поляк.

– Утром я буду у ее величества.

– Сейчас просят, и я, как посол, не дерзаю идти без ченсци вашой, – с особым ударением отозвался решительно опытный проходимец, называвший себя дворянином.

Как и почему явился он на службе вдовствующей королевы венгерской, и в этот час князю Холмскому очень хотелось спросить, но нельзя было без нарушения вежливости. Видя, однако, что не идти нельзя, Вася отдался наконец в распоряжение посланца королевы. Сел на коня, и – поехали.

В замке Офенском огонек блестел в помещении вдовы Матфея. Скоро пред лицо ее величества допущен мрачный московский посол, во всю дорогу хранивший молчание.

– У вас все драки и бунты ночные? – встретила князя Васю раздраженная, казалось, Беатрикса, приняв на себя не слишком подходившую к ней роль грозной повелительницы.

– Ваши же люди врываются в дом, нами занимаемый, – ответил, не долго думая, посол.

– Я по этим поступкам не могу сохранять к себе уважения, подобающего послу! Что за сволочь навезена к нам? Пьянчуги, развратники, – заговорила она часто, не слушая ответа.

Князь Василий Данилыч не прерывает весь этот поток, думая начать речь, когда прервется нить упреков, меньше всего к нему могших относиться. Наконец королева села и перевела дух.

– Теперь моя очередь, ваше величество, – заговорил Холмский. – От чьего имени чинишь ты, государыня, мне, слуге государя московского, всю эту отповедь? Супруг твой, король, его милость Матфей, наших московских людей не унижал и не позорил так. А и был он король-государь всеми признанный. Я же грамоту подавал не твоему величеству, а сыну его герцогу Ивану. А теперь почем, милость твоя, расправу чинить изволишь не в меру свою, государынину, ведать бы нам нужно прежде всего? А потом уж упреки… коли стоим.

– Такая речь увеличивает вину этого грубияна! – отозвалась Беатрикса, себя не помня от раздражения. – За посла не хочу его признавать!

– Да и не нужно беспокоиться, коль на то пошло! – ответил с достоинством Холмский. – Тот мне пусть укоры чинит, кому подана грамота!

– Так и велите ему ехать к герцогу Иоанну, – велела Беатрикса передать дерзкому москвичу, как выражалась она.