Инвалиды

Когда все обратили на него внимание, он выпятил вперед грудь заложил правую руку за борт сюртука и начал с чувством декламировать, картавя на букве "р", стихотворение Надсона:

Мы спорили долго, до слез напряженья...

Мы были все в сборе, но были одни...

Пафос декламатора возрастал, голос подымался все выше, переходя в неприятно-крикливые визги... Но вот этот голос упал и замер: "идеалист", жадно пожирая Варвару Петровну очами, почти зашептал:

И молча тогда подошла ты к рояли,

Коснулась задумчиво клавиш немых,

И страстная песня любви и печали,

Звеня, из-под рук полилася твоих...

Когда декламатор кончил -- загремели аплодисменты... Даже жирный эскулап, все ниже и ниже склонявшийся над стаканом и все громче и громче пыхтевший, приоткрыл посоловелые глаза и лениво, двумя пальцами, похлопал по ладони...

Крюков еще не успокоился после спора. Он ходил крупными шагами по комнатам, отирал платком выступивший на его лбу и шее пот; на лице его нервно вздрагивал глазной мускул и в горле ощущалась какая-то сухость... Крюков о чем-то усиленно думал, иногда улыбался торжествующей, а иногда досадною улыбкою, потирал руки и, наконец, подсел к угрюмому Игнатовичу...

-- Невозможно говорить: все кричат разом, не дают говорить и не слушают... -- заговорил он, опускаясь на соседний стул...

-- Как на сходке... -- согласился Игнатович.

-- Вы что же молчали? -- спросил Крюков.

-- В данном случае считал бесполезным говорить. Интересно было только послушать... этот базар...

-- Никак опять этот господин хочет декламировать?.. Вот субъект!

-- Гадина!

Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат!..

раздалось в минорном тоне.

Игнатович и Крюков переглянулись и подарили друг друга многозначительными улыбками.

-- Это мне нравится... -- иронически заметил Игнатович.

Крюков оживился и почувствовал себя хорошо с Игнатовичем. Симпатичный парень; кажется, довольно дельный... Во всяком случае, здесь это единственный человек, который ему близок, с которым он может говорить прямо и искренно...

-- Что же вы будете здесь делать?

-- Еще и сам не знаю... Буду искать работы.

-- Паршивый городишко!.. Трудно. Я вот ночным корректором служу в "Вестнике" за 25 рублей в месяц. Эксплоатируют нашего брата...

-- В порядке вещей... Мы -- маленькие колесики одной большой машины... Стерлось это колесико, сломался у него какой-нибудь зубчик, -- и к черту! Таких колесиков имеется в распоряжении легион... Да и вообще мы, интеллигентный пролетариат, в этом отношении ничем не отличаемся от обыкновенного, неинтеллигентного...

Декламатор пел и кричал, а Игнатович с Крюковым, сидя в дальнем углу, тихо беседовали.

Читали "Кошмар" Ивановича? -- спросил Крюков с улыбкой удовольствия и надеждой сочувствия со стороны собеседника.

-- Читал.

-- Ловко он отхлестал наших марксистов?

-- Не нахожу. Кошмар... Именно кошмар! Ненормальное состояние всех способностей, -- резко ответил Игнатович: -- Очень удобный прием для полемики: устроить себе чучело в виде человека, заставить это чучело говорить всякую чушь, дребедень и потом разбивать эти собственные глупости и кричать "ура". Иванович прекрасный чучельник, отличный чревовещатель и очень громко может кричать "ура", -- вот все, что он доказал своим "Кошмаром"... Впрочем, теперь кто только не лягается?.. Пусть! Полают и отстанут...

Игнатович говорил это резко, злобно, отрывисто. Около губ его пробегала язвительно-презрительная усмешка, глаза метали молнии, а рука нервно царапала ручку кресла.

Крюков Долго молчал, смотрел куда-то в пространство, а когда переводил беглый взгляд на собеседника, то в этом взгляде проскальзывала уже неприязнь.

-- Со многим я все-таки согласен, -- глухо произнес наконец Крюков.

-- А именно?

-- Да вот хотя бы относительно квиетизма... Если

все совершается в силу какой-то естественно-исторической необходимости, то не о чем нам с вами и стараться! Все образуется само собой...

-- На такое возражение, право, как-то не хочется и отвечать... Прочитайте хоть у Каутского о роли, отводимой экономическим материализмом личности в истории! Что же, вы полагаете, что многое совершается в силу неестественно-исторической необходимости? -- ехидно спросил Игнатович.

-- На подобный вопрос я считаю лишним отвечать вам.

-- Очень жаль! А я хотел задать вам еще несколько вопросов... Мне было бы, например, интересно узнать, что делают в настоящее время народники? Ноют? Плачут? Твердят, как сороки про Якова, о том, что нужно поддерживать общину, и плачут, когда их не слушают? Поддерживать кустарей, уже разбившихся на группы зажиточных буржуа и простых наемных рабочих! Или еще что-нибудь новое придумали?

-- Что же, мы ведь тоже -- продукт естественно- исторической необходимости, -- произнес Крюков угрюмо и недружелюбно.

-- Без сомнения... Не с неба, конечно, свалились... Что же однако отсюда следует? Квиетизм... Ах вы, народные печальники! Что вы-то теперь делаете? Проливаете слезы горькие тайком? Ха-ха-ха!

Крюков вдруг вспыхнул и соскочил со стула. Глаза его злобно искрились, губы дрожали, на лбу собрались морщины...