Интервью со смертью

2. Поскольку христиане возводят страдание в заслугу, необходимо всеми способами уклоняться от любого повода причинить им столь желанные страдания. На практике это довольно трудно осуществить; нельзя требовать от рядового чиновника, чтобы он изо дня в день пропускал мимо ушей оскорбления в свой адрес, а значит, и в адрес императора и наших богов. Но в принципе, вероятно, все же будет правильно — точно так же, как в повседневной и частной жизни, — не ввязываться в спор с завзятыми спорщиками, дабы не разжигать страсти. Лучше предоставить их самим себе, не оказывая им никакого сопротивления и тем самым лишая их возможности испробовать свою мнимую силу в деле. Тогда их задиристость и злобность обратятся против них самих; в жажде страданий они изорвут друг друга в клочья. Эта идея принадлежит даже не мне, а нашему императору Септимию Северу. Африканец по рождению, он обладает более богатым практическим опытом во всем, что касается сект. Рекомендуемая им тактика ясна и убедительна. Люди, проникнутые духом отрицания, не могут не враждовать между собой из-за слов и мнений.

3. Первоочередной задачей, более актуальной, чем изменение тактики, является улучшение экономического положения провинций. Законы, направленные против коррупции и хищений, не принесли желаемого эффекта. Необходимо срочно перестроить всю нашу налоговую политику. В расходах на армию и охрану империи провинции, разумеется, должны принять долевое участие, однако в принципе все налоги, получаемые с какой-либо провинции, должны использоваться в ней же. Нельзя уже больше мириться со сложившимся у нас обычаем стягивать в Рим все доходы как общественного, так и частного характера. Внешний блеск города теряет всякий символический смысл, если им пользуется лишь горстка бездельников, живущих на проценты с состояния, выжатого из провинций; ныне его позолоченный фасад служит приманкой только для беспутного сброда, бегущего из обнищавших провинций. С точки зрения моего ведомства следует действовать согласно простому правилу: дай человеку возможность и надежду улучшить свое материальное положение, и он станет глух ко всем учениям, подрывающим основы государства.

4. И наконец, то, что кажется мне самым важным: давно уже вынашивается проект считать римскими гражданами всех родившихся в провинциях. Проект этот до сих пор проваливался из-за сопротивления консервативных кругов. Ясно, что такая мера потребует тщательной юридической подготовки, но ее необходимо ускорить. Предоставлением римского гражданства мы противопоставим упрощенным тезисам христиан столь же простой для понимания факт. Житель провинций перестанет ощущать себя человеком второго сорта. У него пропадет всякая охота примыкать к движениям, враждебным государству, — наоборот, он сочтет своим врагом всякого, кто посягнет на его новые права.

Вот те основные рекомендации, которые я здесь смог изложить лишь в общих чертах.

Как частное лицо я могу принимать лишь решения, касающиеся меня лично. Они не нуждаются в громких словах. Каждый, следуя воле богов, поступает так, как оказывается возможным. Того, кто упускает или превышает свои возможности, постигает неминуемая кара.

На мое решение, несомненно, повлияло и то, что произошло в моей семье, и осознание общей бесперспективности, усугубленное встречей с такой личностью, как старец, при всей своей проницательности принявший сторону недовольных.

Суть проблемы сводится к следующему: что я могу всему этому противопоставить? Как должен поступить человек, убежденный в том, что новые исторические тенденции нельзя надолго приостановить и что раньше или позже они неминуемо одержат верх? Как мне, одиночке, считающему их признаком ухудшения всей жизни, более того, абсолютным отрицанием всего человеческого, найти свое место в таком мире, не обманывая себя, а тем самым и богов?

Что касается Клавдии, то я был бы вправе выслать ее в одно из поместий, выполнив, таким образом, требования законов наиболее безболезненным путем. Каждый одобрил бы эту меру и даже потребовал бы ее от меня. Большинство настаивало бы на немедленном разводе, ссылаясь на возможность жениться вновь и тем спасти брак как общественное установление.

На это я должен возразить: но мой брак или, вернее, именно этот брак ничем уже не спасти.

Далее, я мог бы уйти в отставку — например, по причине слабого здоровья — и уехать с Клавдией в одно из поместий. Ей я бы наверняка доставил этим большую радость. Но жили бы мы с ней как чужие, рядом, но не вместе: она предаваясь своим христианским таинствам, я — в угоду ей скрывая свое отвращение к ним. Жить в изоляции — при условии, конечно, что я ее вынесу, — означало бы просто плыть по течению. Многие на моем месте поступили бы именно так. Пожали бы плечами и сказали: жить мне осталось каких-нибудь двадцать-тридцать лет. За это время мир не развалится, а с тем, что случится после меня, пусть разбирается следующее поколение.

Я считаю такой образ мыслей недостойным.