Интервью с К. Эрнстом «Сноб»

Нет раздвоения. Знаете, мне, наверное, действительно было бы гораздо легче делать русский HBО. Но при этом я абсолютно уверен в том, что прочитанные книги, просмотренные фильмы, продуманные мысли (хоть это и очень важные составляющие личности) находятся в области моей коры. А знания вкуса докторской колбасы, того, как пахло в подъезде советской хрущевки, кто такая Анна Чехова, и сколько в «совке» стоило пиво — эта информация у меня общая с 99 процентами моих сограждан. По крайней мере, со всеми, кто старше тридцати. И мне не сложно делать для них телевидение. Этот общий опыт объединяет гораздо больше, чем книжки и фильмы. Я в определенной степени чувствую себя человеком, который работает в сфере услуг своей страны. Не считаю свою работу на сто процентов актом личной творческой реализации.

Е. Л.: Боюсь показаться навязчивым, но хотелось бы вернуться к разговору о политике и пропаганде. Все‑таки на Первом канале есть прямая «заказуха»? Или вы не получаете ни от кого никаких указаний?

Склонность граждан в целом, а журналистов — в особенности, к конспирологическим теориям не преодолима. Мой любимый Ежи Лец говорил: «в действительности все совсем не так, как на самом деле». Мы не получаем указаний — нас иногда просят подсветить что‑то. Мнение о том, что я сутками сижу у телефона и получаю заказы, сообщаю их в новости и в другие программы — это абсолютная неправда. Это детское представление о том, как все устроено.

Е. Л.: Но ведь раз в неделю, или раз в месяц, все руководители федеральных телеканалов собираются на совещание в Кремле?

Знаете, что интересно — и во Франции то же самое. (Улыбается).

Е. Л.: Мне все равно, что во Франции — меня интересует то, что происходит у нас.

В данных случаях представители разных государственных организаций рассказывают о том, что у них будет происходить на будущей неделе. Потому что журналисты, как правило — люди поверхностные, во многих областях не разбирающиеся, и могут пропустить важное событие.

Е. Л.: Это какое? Очередную поездку президента на ферму в Усть — Каменогорск?

График поездок президента всегда освещается национальными новостями любой страны в полном объеме. Это там не обсуждают.

Е. Л.: Так что же вы обсуждаете?

Предположим, люди из Минздрава рассказывают, что врачи запускают новую линию по производству инсулина. Наверное, обычно информационные службы от этой новости уклонились бы, потому что это как бы скучная информация. А нас иногда просят это подсветить.

П. Г.: О чем еще вы говорите, и с кем конкретно встречаетесь?

С разными людьми. В основном, с пресс — службой администрации (президента — прим. Е. Л.). Разговариваем на разные темы. Обсуждаем текущие вопросы…

П. Г.: И всегда находите взаимопонимание?

Нет, мы часто спорим.

П. Г.: О чем? О государственной идеологии спорите?

Ну, знаете, это вот вопрос — «а жизнь о чем?» Ну, о жизни спорим. В разных ее проявлениях. В том числе, об освещении разных тем…

Е. Л.: Вас могут на этих встречах попросить, допустим, не показывать в эфире определенных персонажей, или не освещать определенные события? Вот выступление Юрия Шевчука на антипутинском марше вы почему не показывали?

Выключите на секунду (диктофон — прим. Е. Л.)

Прерывание записи.

Запись возобновляется.

Эрнст:… Обратите внимание, что только Первый канал в итоговой воскресной программе сделал сюжет против башни «Газпрома» в Санкт — Петербурге. Никто, кроме нас, не сделал.

П. Г.: И была какая‑то реакция?

Да, была. Они исследовали, чье это было решение (поставить сюжет в эфир — прим. Е. Л.) — в том же конспирологическом контексте. Я сказал: «Нет, мое». Это действительно было мое решение, и ни чье другое. Потому что я понимал, что для Питера это нехорошо. Мы там представили и мнение архитекторов, и мнение горожан об этом. Но они (начальство «Газпрома» — прим. Е. Л.), по — моему, так до конца и не поверили, и продолжали строить догадки: «Кто же позвонил Эрнсту и сказал это сделать?». А никто не звонил. Я просто посчитал это правильным.