Интервью под прицелом

Самое страшное состояло в том, что проснулся Владимир в постели с Анастасией. Обнаженная роскошная женщина с длинными золотистыми волосами обнимала его во сне — и руками, и ногами, — прижималась так откровенно, что никакого сомнения в их ночных занятиях у Корневича не оставалось. Причем они не были прикрыты никаким одеялом, а влажные простыни были сбиты в комок у них в ногах. Почувствовав его пробуждение, Анастасия пробормотала спросонья:

— Ну ты и зверь! — И, покрепче обняв, куснула его за шею.

Обмирая от стыда, Владимир намеревался ретироваться немедленно, но был застигнут Германом, который так не вовремя заглянул в материнскую спальню.

Вместо того чтобы возмутиться, прогнать товарища детских шалостей пинками из дома или излить свой праведный гнев как-то иначе, Герман оглушительно захохотал. Тут и Анастасия проснулась окончательно — посмотрела внимательно на сына, потом перевела сонный взгляд на Корневича и произнесла:

— Герка, пошел вон! А ты поцелуй меня, Володенька!

После чего уснула обратно, не выпуская из своих рук Корневича.

Но Герман и не думал идти вон, он шепотом сказал Корневичу:

— Вставай, дружок! Пойдем обмоем твое боевое крещение! Ишь как в тебя старуха вцепилась!

Владимиру больше ничего не оставалось делать, как осторожненько выбраться из объятий Анастасии. В красном полумраке спальни, который был искусственно создан плотными шторами, он никак не мог разыскать свою одежду. Чертыхаясь, все же нашел брюки, но обнаружил, что они распороты по шву — вдоль ширинки и ниже, — плюнул, замотался в мятую простыню наподобие римского патриция и отправился вслед за Германом.

Тот ждал его на просторной кухне с уже налитым виски в двух низких бокалах толстого стекла. Заметив смущение Владимира, Тоцкий опять оглушительно захохотал:

— Не дрейфь, Володька! Не ты первый, не ты последний! Но мамаша меня удивила, конечно, — так быстро охомутать бравого офицера!

Корневич пристыженно молчал. А Герман уже тянул ему виски, предлагая чокнуться.

— Ну его к черту — это ваше виски! Водка в этом доме имеется или как? — наконец-то подал голос грубоватый Корневич.

— Ах водочки захотелось с утра? Хорошо начинаешь! — продолжал глумиться Герман.

Тем не менее встал, пошел к холодильнику, достал литровую бутылку «Финляндии» и, выплеснув дорогой виски из бокала прямо в посудную мойку, щедро плеснул в пузатый бокал водки. До краев. Корневич выпил залпом и даже не крякнул. Тоцкий милосердно подвинул к нему блюдо с различными закусками: тут тебе и малосольная красная рыбка, и копченая колбаса, и балык осетрины, и дорогой сыр с голубой плесенью, и крупные ядреные греческие оливки, и ломтики лимона. Но Корневич все это богатство гордо отверг — ему все не давала покоя мысль, что он так бесчестно повел себя в доме своего лучшего друга, в доме, где его так гостеприимно приняли.

— Ладно, старший лейтенант Корневич! Отставить совестью мучиться! Моя маман ни одного надлежащего чле… — он захохотал, — не, не над-лежащего, а над-стоящего члена не пропустит. Так что и ты просто удостоился. И не бери в голову…

Тут Герман и себе плеснул полный бокал водки — и также залпом выпил. Он лишь бахвалился перед Корневичем, а у самого тряслись руки, и вовсе не от похмелья, в отличие от «сладкой парочки», он вовсе не злоупотребил спиртным накануне.

Сказанное было близко к действительности. Мать Германа спала со многими — и фактически у него на глазах.

Тем летом, когда он познакомился с Корневичем, его родители официально развелись, отец не выдержал тотального давления супруги, которая требовала от него отчета по каждому шагу, контролировала даже его пульс и дыхание, не говоря уже о времени и кошельке.

С тех пор всю свою любовь, настроенную на желание командовать и подчинять, Анастасия Сергеевна Тоцкая перенесла на собственного сына. Счастливое детство Германа в одночасье закончилось тем летом — с тех пор его жизнь напоминала кошмар. Со страстностью волчицы она оберегала свое дитя от всех «пороков» и «посягательств»; по принципу: «Так не достанься же ты никому!» — отгоняла от него девушек, не давала сыночку и шага ступить самостоятельно. Диктовала и выбирала ему жизнь.

Но при этом организм скучающей женщины требовал настоящей мужской ласки. Пока сын был маленьким, Анастасия, не связанная больше узами брака, тащила в постель любого мужчину, с которым ей доводилось пересекаться по делу или в быту. В такие дни юного Германа мать укладывала спать на кресле-кровати в смежной комнате. И мальчишка, слышавший все, что происходило в спальне, тревожно ворочался под одеялом. Потом, когда подрос и стал интересоваться половыми вопросами, начал приоткрывать дверь и подглядывать в щель.