Интервью

Я посмотрел на эту маленькую свинью, от которой воняло свиньей — такую розовую, с толстой волосатой шкурой — посмотрел на Дью, растерянного, с какой-то болезненной гримасой — и улыбнулся.

— Дью, — говорю, — уноси тварь обратно. Мы с тобой обойдемся без убийств.

Он так вздохнул, будто у него гора с плеч свалилась. Ему не хотелось, чтобы я убил при нем. Он был чистоплюй и трус. Он не выжил бы в мире без цивилизации.

И я больше никогда не заговаривал при нем о том, что меня не устраивает еда. Из жалости.

В его лаборатории я проработал год или чуть больше. Было интересно. Мы вместе создали ту отменную вакцину против вируса Н-342д, которая срабатывает в девяноста четырех процентах случаев — и Дью получил Премию Мира за победу над Н-лихорадкой. Я, кроме того, нарисовал два комикса. Ты, наверное, помнишь тот хулиганский анимационный сериал о сумасшедших генных инженерах, которые скрещивали муху с арбузом, чтобы семечки при еде разлетались в разные стороны, а вывели летающие арбузы-убийцы? С мушиными хоботками, которыми высасывали мозг через глаза? Извращение с черным юмором — надо было куда-то деть тоску и поквитаться с людьми, хотя бы на бумаге. Кое-кого из героев я смахнул прямо с натуры; когда мульт вышел на экраны, Хопп прибежал поорать под дверь лаборатории — прыгал там, бесновался, брызгал слюной, но через стекло было ни звука не слышно: этакая обезумевшая лягушка в аквариуме. Я его похоже нарисовал. Меня это приключение здорово позабавило.

Но я, разумеется, ждал удобного случая смыться. Дью во мне души не чаял, и я к нему привык, что ли… любил, можно сказать… поэтому рассчитывал, что уйду не раньше, чем он умрет — ему было под сорок, я думал, что лет тридцать как-нибудь тут промучаюсь. Иногда этот человек меня бесил отменно, но как только думалось о чем-нибудь не вегетарианском, так сразу вспоминалось, как он заставляет своих людей сделать мне укол обезболивающего и как отмывает меня от гноя и блевотины. И как протягивает мне стакан с собственной кровью — просто так. Из благодарности я был готов очень много стерпеть, хоть и понимал, что мой сердечный друг-человек меня использует.

Я только пытался узнать у него о других моих сородичах. Но Дью молчал, хоть убей — я думаю, это было условием работы со мной. Мне не доверяли. Я был волком, которого сколько не корми, он все в лес глядит — и когда Дью открывал дверь, охранник с огнеметом всегда держал меня на прицеле. И если какую-нибудь нашу работу публиковали, то она, естественно, подписывалась именем Дью, а я был персонажем несуществующим.

Дью это серьезно мучило; он считал, что это бесчестно. Воровство, видишь ли, интеллектуальной собственности. Он, как и Бонифатио, страшно щепетильничал в отношении моральных норм стада — и я так ему никогда и не объяснил, что работаю вовсе не ради «славы», «известности» или «денег». Мне забавно рыться в геноме или проводить сложные химические опыты — но после того, как результат получен и я порадовался, вся эта ерунда перестает меня интересовать.

Так он удивлялся, что я картинки забываю, где попало, или дарю без всякого материального профита. Не верил, что мне интереснее рисовать, чем продать или показать всем и прославиться. Человек…

Всё это глупо… Я бы свой банковский счет, с которого мне покупали тряпки и книги, отдал радостно за три минуты ночи на крыше небоскреба… Я хотел подышать настоящим воздухом, ветром; я хотел лежать на бетоне, смотреть на луну и слушать звуки ночи. И охотиться хотел. Очень хотел. Безнадежно. А Дью орал на своё начальство, чтобы нам позволили ночью посидеть на крыше нашего корпуса — а они со скрипом великим позволяли четверть часа под прицелом огнемётчиков… и звёзд было не видно из-за прожекторов на соседней крыше.

Но Дью смотрел на меня, как в тот день, когда заставил своих подчинённых впервые дать мне поесть — и я сидел рядом с ним, вынюхивал тонкие запахи ночи, перебиваемые вонью горючки, радовался малому… Этот человек научил-таки меня радоваться малому…

И вот однажды ночью мы с Дью спали в лаборатории, как всегда — и вдруг я услыхал, как открывается дверь. Натурально, я немедленно проснулся и увидел троих в камуфляжной форме без шевронов, с неизменными огнеметами, а с ними — каких-то незнакомых в штатском, без институтских бейджей. Чужих.

Дью спросил спросонья:

— Что вам надо и как вы здесь оказались без специального допуска?

А один из штатских, с мордой как у бульдога, показал ему удостоверение с фотографией и голограммой какой-то и сказал:

— Профессор Шерли, мы пришли за вампиром. Насчет него получено особое распоряжение.

Дью вспыхнул и выпалил:

— Вампир — мой объект, я с ним работаю, это согласовано с органами безопасности! Вы не имеете права, я буду писать в министерство!

А бульдог хмыкнул и сказал, медленно, как умственно отсталому: