Интерпретаторы

В день похорон Эгбо не помогло бегство к реке и скалам, где он, не видимый постороннему глазу, проливал горькие гневные слезы, и Саго не помогло недельное затворничество у Дехайнвы, где он пил пиво и извергал его тут же назад, а отчаявшаяся Дехайнва меряла ему температуру и старалась хоть как-нибудь привести его в чувство, а он кричал, что промок насквозь от ее рыданий. Он успокоился, лишь когда она согласилась раскрыть его священную рукопись и почитать ему вслух.

«...Я помню этот период в детстве, и дверь приземистого строения и цветной портрет пары сверхчеловеков, неземных, иноприродных, в коронах, золоте, горностае и драгоценных камнях, со скипетром и державой, на золотых тронах. Такие портреты были в доме повсюду, ибо родители были ревностными монархистами, и детскому взору изображенные на них персоны представлялись по меньшей мере четой ангелов, если не богом и божьей женой. Это была критическая фаза моей интроспекции, и если бы я не жил в стране со всеми удобствами, я, несомненно, стал бы с течением времени законченным шизофреником. Ибо меня терзал вопрос при виде этой божественной пары: как они, да или нет? Однажды во время сеанса меня ослепило простое и неоспоримое озарение. Они не могут не быть дефекантами!

Человеку свойственно испражняться, божеству — дефекантствовать.

Это было моим настоящим Рождением, первым конкретным тезисом моей философии...»

На долю Банделе выпало утешать Аль-хаджи Секони. Проклятие старика внезапно утратило смысл, и он, потрясенный и сгорбленный, сидел и путался в мыслях о возмездии и раскаянии и приходил к выводу, что возмездие уже постигло его, хотя не смог бы выразить это словами...

А Кола снова и снова брался за кисти, мешкал, писал вслепую и поддавался наплывам горя и неспособности поверить в реальность случившегося...

Поздно ночью вернувшись с реки, Эгбо застал Банделе в том же черном костюме, в котором он был на кладбище, испугался, увидев в темной комнате неподвижную фигуру, и хотел включить свет, но голос Банделе остановил его:

— Это я, не включай.

— Банделе?

— Да.

— Прости.

— На столе записка тебе. От девушки.

Эгбо взял записку и пошел к себе, оставив каменного Банделе во тьме.

Незнакомая девушка писала:

«Я помню, ты говорил мне о друге Секони, скульпторе. Меня потрясла его гибель. Если я тебе нужна, я приду, но, кажется, тебе сейчас нужнее всего одиночество. Я очень, очень тебе сочувствую».

Под этим стояла неразборчивая подпись, и Эгбо впервые подумал, что не знает ее имени.

Через две недепи после похорон они вновь собрались в ночном клубе и равнодушно слушали завыванье смычка и гром калебаса бродячих уличных музыкантов.

В противоположном углу, изогнувшись, сидел альбинос, похожий на прокаженную луну. На его светящемся лице плавали струпья, похожие на отравленных мух. Кола на бесконечных салфетках превращал жирные пятна в щеки и глазницы альбиноса. Под конец он низвел его до задумчивого пятна в углу кабаре, а на первый план выступили гикающие огнеглотатели. Ударники били отрывисто, как в заграничных фильмах об Африке перед гортанным выходом колдуна.

— Я никогда не мог понять, как это делается, — сказал Кола. — Они глотают огонь весьма убедительно.

Дехайнва с опаской взглянула на альбиноса.

— Кого он здесь ищет? Отчего смотрит все время сюда?

— Ты имеешь в виду альбиноса? — не оглядываясь, спросил Саго.

— Ты тоже его заметил?

— Он ищет меня. Не знаю, как он меня выследил.

— Тебя? Что ему от тебя нужно?

— Сам удивляюсь. Нет никакого желания с ним говорить.

— ...Ойеоко мониран... ойеоко мониран... ойероба, ойероба...

— В Штатах была группа «Девы-кобры из Кококабуры», — сказал Саго. — Но глядя на этих, можно подумать, что это они. Те же воинственные крики, та же абракадабра, то же кривляние. Только в Штатах они прилично одеты.

— ...Ойеейе мониран... йяаау!

— Да разверзнутся небеса и выплеснут их отсюда, — молился Саго.

Сверкая руками, татуированный огнеглотатель медленно ступал мозолистыми ногами по языкам пламени.

Он обносил свой факел по кругу, демонстрируя жар огня. Он поднес его к альбиносу, и тот спешно закрыл лицо руками.

— Смотрите туда, скорее! — выкрикнул Кола, но огонь перешел к другому столу, и сидящий за ним человек прикурил от факела.

— Что случилось?

— Опоздали. На что был похож альбинос в огне!

Теперь он был, как всегда, неоново-бледный. Он сидел, как утопленник, невесомый, спорящий с силой земного тяготения.

— Он совсем не похож на Юсеи, — заметил Кола. — Юсеи нежная, даже красивая. Она и в семьдесят лет не будет такой, как он сейчас.

— Ты же сам говорил, что она показалась тебе неприятной.

— Слегка, и это быстро прошло. Она из другой глины, она удивительно совершенна. Я не могу ее позабыть. А этот тип похож на желтую кору, дочиста вываренную в агбо.

Танцующий огнеглотатель неожиданно поскользнулся и рухнул в лужу под банановым потолком. Прислужники ринулись ему на помощь, а факел шипел в воде, исторгая черный дым и керосиновый чад. Татуировка на спине огнеглотателя поплыла; как и «Девы-кобры из Кококабуры», он был расписан акварелью; рисунок же взят из фильма о приключениях Тарзана.