Интерпретаторы

Саго попросил показать ему столовую. Он заплатил за кофе, но выпить его не смог. Две половинки чашки были намертво склеены давней грязью, заполнившей глубокую трещину. Трудно сказать, чем пахло в столовой, то ли тухлым салом от грязных тарелок, мокших в тазу со вчерашнего обеда, то ли потом восемнадцатилетней девки, обалдело обслуживавшей клиентов. Она все время смотрела себе в пуп и утирала пот со лба, демонстрируя черно-белые подмышки, полосатые от пудры и глубоко въевшейся грязи. Ее набеленная физиономия также свидетельствовала, что ежедневный ее туалет состоит из одной пудры без постороннего вмешательства воды и мыла. Саго не удержался от вопроса:

— Вы когда-нибудь подходите к телефону?

— А?

— Я спрашиваю, вам приходится отвечать на телефонные звонки?

— Мне?

— Да, вы когда-нибудь... ну ладно, это неважно. — Саго в отчаянии сдался. Как мог он объяснить ей, что, когда дважды звонил в редакцию, дважды слышал в трубке то самое хлюпанье затхлой воды, которое сейчас производили ее черно-белые, как клавиатура, подмышки.

В дверях он столкнулся с Матиасом.

— Ога, не уходите далеко.

— Я ухожу, Матиас. Не могу больше ждать, когда все соберутся.

— Ах, ога, ничего такого. Придут сейчас-сейчас. Правда. Пришел уже вождь Винсала. Остался еще один.

Оба они вздрогнули, когда в равномерный постук машин неожиданно влился громкий хрип. Кого-то душили, и кровь застыла в жилах у Саго. Звук доносился из угла, где сидела телефонистка, но у телефонов уже никого не было. Саго заметил в углу шатер из пестрой материи с крупными буквами «Независимость Нигерии 1960». Изумленный, он взглянул на Матиаса, чтобы понять, в чем дело, но тот только хихикал. Теперь донесся звук разрываемой ткани, и Саго увидел нож для разрезания бумаг, вспарывающий шатер изнутри. В прямую линию разреза высунулась женская голова:

— Помогите, он меня душит!

Матиас, у которого в руках был поднос с двумя чашками кофе, только выговорил:

— О-хо-хо-хо-о.

И, заканчивая маскарад, шатер внезапно распахнулся, обнаружив длинный охотничий колпак, залихватски сидевший на голове, которая возвышалась над полом футов на семь,

— Где эта сука? — вопросил вождь Винсала, хлопая о стол полой своей необъятной агбады. — Она только что тут была. Я держал ее в руках. — И он принялся ощупывать свое одеяние в надежде найти в нем притаившуюся телефонистку.

Девушка, как безумная, стала вновь барахтаться в бесчисленных складках агбады, пытаясь вырваться на свободу. Раздался хрип еще более яростный и продолжительный, руки ее ухватили надрез, и рукав праздничного одеяния вождя Винсалы разодрался пополам.

— Вот она, верткая сука. Ну-ка, пойди сюда, моя милая.

Но теперь ее было не ухватить. Стоило бесчисленным складкам двинуться в ее сторону, как она юркнула под стол, проскользнула между штанинами, и больше ее на работе не видели.

— Кто этот великан?

— Вождь Винсала, я вам говорил только-только. Он и бутылка — как Давид и Голиаф.

Для человека, находившегося в состоянии глубокой пьяной влюбленности, вождь Винсала поразительно твердо держался на ногах. Его шатнуло назад, и он с мгновение стоял в позе ярмарочного акробата. Несмотря на свой внушительный рост и толщину он без труда восстановил равновесие. Матиас приблизился к нему:

— Вождь-вождь, я вас сперва не узнал. — Сильный хлопок по спине расплескал кофе на подносе.

— Что с этой бабой сегодня? — выговорил наконец протрезвевший вождь Винсала.

— Вождь, это же новая телефонистка. Она еще вас не знает.

— Новая телефонистка? Тогда не удивительно. — И он вновь закачался взад-вперед. Матиас воспользовался удачной минутой:

— Ога, этот пролитый кофе — последний. Что я скажу корректору?

Он знал своего начальника. Вождь Винсала порылся в глубинах агбады и извлек горсть монет.

— Проклятый мошенник. Иди и купи по чашке кофе всем мужчинам — и женщинам. Нет — женщинам по две и еще по бутерброду с колбасой. Ну, живее!

Через полчаса настала очередь отправляться на собеседование, и Саго подумал, как права Дехайнва, говорившая, что мы презираем лишь мелких жуликов. Помещение, к которому его подвели, могло бы служить банкетным залом. Все здесь контрастировало со зданием, подремонтированным на скорую руку, чтобы получить по второму заходу одобрение подкупленного жилищного инспектора. В ворсистом ковре утонули бы и трехдюймовые подошвы. Здесь была единственная в редакции установка для кондиционирования воздуха, скрытая белесой драпировкой. Обшитые деревом стены не пропускали стука печатных машин. Каждый член редсовета сидел в кресле-вертушке. На столе лучшего красного дерева с геометрической правильностью были расставлены золоченые письменные приборы. Угол комнаты занимал апоплексический комбайн, на котором не проиграли ни единой пластинки и который включали лишь на время последних известий. Над шкалой подмигивало девять разноцветных лампочек, назначения которых никто не знал. Комбайн был гордостью директора. Во время одиннадцатой кругосветной командировки в Германии величие агрегата поразило его в солнечное сплетение, и он только пробормотал:

— Вот это класс! Вот это класс!