Интерлюдия Томаса

Поэтому я удивлен, когда она замолкает. Побуждаю продолжить, но она молчит, мрачно смотрит на темное море, словно оно призывает ее утонуть в его холодных водах.

Ожидание людям дается с трудом, хотя мы просто обязаны уметь ждать, если хотим познать счастье. Мы нетерпеливо стремимся в будущее и пытаемся сработать его собственными силами, но будущее приходит, когда ему положено приходить, и его не поторопишь. Если мы умеем ждать, то открываем для себя, что больше не хотим будущего, к которому стремились от нетерпения. Ожидание приносит мудрость. Я научился ждать, поэтому жду, чтобы понять, какое от меня требуется действие или жертва, жду, чтобы узнать, куда мне идти теперь, жду дня, когда будет исполнено обещание, данное мне предсказательной машиной. В ожидании и надежда, и любовь, и вера…

Несколько минут спустя Ардис говорит:

— На мгновение мне показалось, что она открывается.

— Что именно?

— Дверь. Моя личная дверь. Как мне рассказать тебе больше, если я боюсь упомянуть его имя или описать, потому что этим могу призвать его сюда до того, как сумею объяснить, в каком мы положении.

Когда она вновь замолкает, я понимаю, о чем речь:

— Говорят, что нельзя произносить имя дьявола вслух, ибо в следующий момент ты можешь услышать его шаги на ступенях своего дома.

— По крайней мере, есть способы, позволяющие справиться с дьяволом, — отвечает она, указывая, что справиться с ее безымянным врагом никакой возможности нет.

Пока я жду продолжения, а она пытается найти безопасный способ рассказать обо всем, темнота за ограждением веранды словно сгущается, накатывает на нас, как черное море — на ближайший берег. Ночь сама по себе — море всех морей, протянувшаяся в самые дальние уголки Вселенной, луна, и все планеты, и все звезды плавают в ней. Я буквально чувствую, как этот дом, и остальные шесть домов, и далекие ресторан, и автозаправочная станция — их огни напоминают огни корабля — поднимаются и покачиваются в ночи, грозя сорваться с якоря.

Найдя вариант, позволяющий рассказать обо всем, не упоминая имени дьявола, Ардис продолжает:

— Ты встречался с Донни. Видел его шрам. Он провинился, и его наказали. Он думал, что сможет обеспечить нашу свободу ножом, понадеялся на хитрость и быстроту. В результате полоснул сам себя.

Я подумал, что неправильно ее понял.

— Он сам так изуродовал себя.

Она поднимает руку, как бы говоря: «Подожди». Ставит кофейную кружку на пол. Кладет руки на подлокотники кресла-качалки, но в ее позе нет никакой расслабленности.

— Если я буду вдаваться в подробности… если объясню, почему он сделал такое с собой, тогда я скажу, чего говорить не должна, ибо сказанное будет услышано и навлечет на нас то, что не должно быть навлечено.

Мое упоминание дьявола в этот момент кажется особенно уместным, ибо ее слова чем-то напоминают мне библейские тексты.

— Донни умер бы, если бы целью была его смерть, но целью были его страдания. Хотя кровь лилась и рана вызывала жуткую боль, он оставался спокойным. И пусть его речь затрудняли разрезанные губы, он попросил нас привязать его к кухонному столу и прижать сложенное полотенце к его рту, чтобы заглушить крики, которые скоро огласили бы дом, и не дать ему откусить себе язык.

Она продолжает ровным голосом, высушивая драматизм и надрыв, но это самоконтроль, который достигается огромным усилием воли. Он же и заставляет верить в правдивость ее невероятной истории.

— Его жена, Дениз, которая кричит и на грани обморока, внезапно берет себя в руки… буквально в тот момент, когда Денни начинает кричать. Она говорит нам, что ей надо остановить кровотечение, продезинфицировать рану, насколько это возможно, и зашить ее. Видите ли, она внесла свою долю в наказание Донни, еще сильнее обезобразив его. Первоклассный хирург свел бы урон к минимуму. Повреждены еще и нервы, так что часть лица потеряла подвижность. И теперь всякий раз, глядя на него до конца своей жизни, она будет знать, что должна винить себя за… неспособность сопротивляться и позволение использовать себя. Мы знаем, если не поможем ей, то любой из нас может полоснуть себя по лицу. Мы помогаем. Она зашивает рану…

Кулаки Ардис разжимаются. Вид у нее изможденный, ей приходится анализировать свои слова, прежде чем произнести их, помня о том, что их может услышать тот, кого она боится, тот, кто может вызвать что-то жуткое. И анализ этот забирает все ее физические и душевные силы.

До зари остается менее часа, но темнота, похоже, сгущается, затапливает холмы, срывает дома с фундаментов, отправляет в свободное плавание. Эти ощущения всего лишь отражение состояния моего разума; изменение в восприятии реальности, того, что возможно, а что — нет, и на мгновение меня тоже словно уносит в темноту.