Интерферотрон Густава Эшера

— Человеческие выдумки. Лишенные основания абстракции. Даже наш воображаемый шар — это вполне конечная единица. Как он может вмещать в себя бесконечное количество положений доски? Но продолжим. Если вы внимательно читали руководство к интерферотрону то заметили там понятие «дискретности».

— Заметил.

— Хорошо. Сосиска, которая вам кажется целой и непрерывной, на самом деле прерывиста. Она существует только на острие гвоздей, между ними ее не существует. Но почему она — сосиска?

— Как почему? Вы сами ее туда положили.

— Нет, я не это имел в виду. То, что траектория представляет собой сосиску, определяется не только одним слоем остриев. Представим, что внутри шара одновременно существуют все возможные положения этих гвоздей, полученные путем вращения. Сколько таких остриев может проходить через траекторию сосиски?

— Очень много.

— Вы, наверное, по привычке чуть не подумали: «бесконечно много». Вы почти правы — остриев в любой точке внутри шара действительно получается необозримое количество. Так много, что в интерферотроне поневоле приходится прибегать к увеличению и огрублению. И на сосиску, вернее, на ее проявление в материальном мире как сосиски влияет не только острия, к которым привязаны срезы, а все остальные острия, оказавшиеся в этой точке и стоящие под всевозможными углами. Более того: аналогичные слои гвоздей идут друг за другом плотными параллельными и перпендикулярными рядами. Если мы раскрутим вокруг центра и их, то шар получится весьма разросшимся и невероятно сложным, с массой взаимопроникновений. Это даже, строго говоря, будет не шар. Но для наших сугубо практических целей примем, что у нас имеется шар с очень плотной начинкой. Я назвал этот шар событийным клише: явления отпечатываются с него. Как типографские оттиски: картинку на бумаге вы видите, а матрицу — нет. А еще я иногда в разговорах называю клише «слоеным пирогом». Для вас — с гвоздями.

— Я так понимаю, что размножать слои можно сколько угодно?

— Вполне. Сместите центр вращения чуть-чуть в сторону и проделайте те же условные манипуляции. Но я сделал не случайное предупреждение в инструкции: применять интерферотрон только в пределах нашей планеты. Остальные слои могут уходить за пределы Земли, а нас это особо не интересует. Остриев — или, выражаясь, согласно инструкции, «событийных пиков» — и здесь более чем достаточно, причем расположены они с определенным шагом.

— Каким?

— Не знаю. Размеров здесь нет. Достаточно, что такой интервал имеется и позволяет получать дискретные срезы. У этих гвоздей, кроме того, очень широкие шляпки, но они не видны.

— А это как?

— Ну представьте, что острия — железные, а шляпки — из газа. Каждый гвоздь вбит строго в определенном месте, один к одному, так что шляпки, если бы были твердыми, не поместились. Но они воздействуют друг на друга и на остальные острия.

— Получается, на каждый кусок сосиски, то есть срез, влияет масса факторов?

— Конечно.

— Это так сложно.

— Это невообразимо сложно. А что, наш мир устроен просто? Вы подумайте только, сколько явлений происходит на одном квадратном дюйме вашей руки: кровообращение, жизнь микробов, бактерий, шевеление волосков, потоотделение, постоянное размножение и смерть клеток, обмен веществ, терморегуляция. А теперь представьте себе это все на молекулярном уровне: каждое дрожание субатомной частицы — тоже явление. Плюс к этому вдоль вашей руки туда-сюда ходят радиоволны, на нее падают фотоны, ее бомбардируют атомы окружающей среды. Интерферотрон в принципе позволяет отслеживать траектории всего, но я ограничился целостными в психическом плане сущностями. Этого вполне достаточно: желающие могут проследить биографию любого микроорганизма.

— Вы написали, что времени внутри клише не существует.

— Да, сейчас я вам объясню.

— Не надо, это мне понятно. Но раз нет времени, то нет и причинно-следственных связей? Я правильно рассуждаю?

Густав сразу не нашелся, что ответить. Этот теоретический аспект он как-то упустил из виду.

— Подождите, я сейчас соображу, — после заминки отправил мысль Эшер. Вейвановский предложил ему подумать по пути, пока они будут перемещаться назад в спальню.

— Как-никак, я на дежурстве. Мне нужно за вами приглядывать, — объяснил он. — И хотя времени у нас сегодня побольше, за учеными беседами оно летит быстро.

Лимит, выделенный куратором в эту ночь, составлял двадцать минут.

— Вы знаете, мне все же непривычно смотреть на себя и на вас со стороны. Такое впечатление, будто нас четверо, — признался Эшер, когда они вернулись в комнату.

— Почти по инструкции. Как там у вас написано? «Расщепление траектории»? — пошутил Морис.

— Ну это вы чересчур. Я имел в виду смерть, распад физической личности.

— Прекрасно понимаю, что вы имели в виду. Интересно, как выглядела бы на экране траектория одного человека, если бы на самом деле оказалось, что после смерти он опять воплощается? Трасса расщепляется, потом сходится, в конце опять расслаивается…

— Наверное, вид у нее был бы как у гирлянды сосисок.