Интеграл похож на саксофон

Рокко и Леонора спускаются в подземелье, чтобы вырыть обреченному могилу. Леонора из жалости дает едва шевелящемуся страдальцу воду и хлеб, но не может разглядеть его лица: в застенке слишком темно. Появляется Пицарро с кинжалом. Флорестан напоследок бросает ему в лицо обличительные слова, и Леонора наконец понимает, кто такой этот узник. В решительный момент она бросается между убийцей и жертвой, направляя на Пицарро пистолет и называя свое настоящее имя. В этот момент сверху звучат фанфары, возвещая о приезде в крепость министра. Пицарро понимает, что скрыть следы преступления уже не удастся, и спешит наверх.

Леонора и Флорестан счастливы, что вновь оказались вместе. Они выходят на площадь к ликующему народу. Злодеяния Пицарро разоблачены, политические узники выпущены на свободу. Рокко рассказывает министру о доблести Леоноры, спасшей своего супруга. Дон Фернандо радостно удивлен, ведь Флорестан — его давний друг. Леонора снимает цепи с рук Флорестана, и народ славит супружескую верность, способную совершать подвиги.

После лекции на сцену вышел худой мужчина, певший басом, и полная женщина, сопрано, — Рокко и Леонора. Они принялись за рытье могилы для обреченного, в виде оперного дуэта.

— Копай скорей! — гудел шмелем бас. — Копай проворней!

— Ты не найдешь меня покорней! — отвечала ему тонким голосом сопрано, колыхая фигурой.

— Копай скорей, ведь он придет!

— Я не устану от забот!

На этом месте я понял, что до оперного искусства не дорос, и поплелся восвояси домой. На остальные лекции абонемента я не ходил и на приобщении к высокой культуре поставил крест.

Сорок лет спустя в Лондоне знакомые богатеи пригласили нас в Альберт-холл на оперу Бетховена. Название, насколько помню, было другое — «Леонора». Мне поначалу показалось, что и сама опера совершенно другая. Это было тончайшее произведение, наполненное смыслом и жизнью, а хор узников поразил красивейшей гармонией и многоголосием.

Пусть не сразу, но все-таки дозрел я до Бетховена.

МАРСЕЛИНЫ-ЛЕОНОРЫ

В 1965 году в Ленинграде молодой человек, который сидел на сцене с золотым саксофоном, имел карманные деньги, свою комнату, приятные манеры и был собой не урод — вполне мог рассчитывать на внимание и взаимность.

Была у меня девушка Лида, приезжавшая по субботам в конце танцевального вечера в ДК Горького, в зал она обычно не заходила, а ждала внизу, на лестнице. У Лиды была точеная фигура, она любила конфеты и свою кошку.

В один из вечеров мы выступали с концертом-лекцией в ДК Кирова на Васильевском острове. На подходе к служебному входу меня остановила красивая брюнетка с подругой. «Молодой человек, — сказала она, — давайте я буду вам сестрой, я на вас похожа. Я понесу вам какой-нибудь инструмент». Я дал ей кларнет в футляре.

После лекции были танцы, брюнетка ходила мимо сцены, бросая взоры. Потом поехали вместе на троллейбусе, познакомились. Ее звали Галя. Галя Бурханова. Я пригласил Галю в гости. Она пришла. Я развлекал ее беседой, рукам волю не давал, и Галя осталась. В жизни джазмена всякое бывает. Однако перед Лидой было совестно.

В субботу после игры я быстро сложил саксофон, схватил пальто, шляпу и пошел вниз, к Лиде. Лида, как обычно, была на лестнице у входа. Тут же рядом, сверкая глазами, стояла и Галя. Положение получилось ужасное, судьба как будто платила мне за измену. Пришлось объяснять Гале, что я ее не ждал, что у меня с Лидой старая договоренность.

Красавица, набивавшаяся мне в сестры, была глубоко уязвлена. Оскорбленная гордость не давала ей покоя. По ее просьбе подруга три дня следила за мной, докладывая о всех встречах и перемещениях. Потом были встречи и объяснения, любовь по-итальянски, со страстью и скандалами. Лиду пришлось оставить.

По типу лица, фигуры и личности Галя, скорее всего, напоминала молодую Джину Лоллобриджиду — высокие скулы, жгучие черные зрачки на голубых белках, напор, нерушимая уверенность в себе. Галя носила белую шубу из тонкорунной овцы с большими деревянными пуговицами и совершенно гипнотизировала скопления людей. Она могла подойти к любой очереди и встать первой, победно, не прячась. Не помню, чтобы хоть кто-нибудь когда-нибудь возразил.

В Ленинград приезжала моя младшая сестра Наташа. Галя ее покорила — она шикарно курила, опасно шутила, остроумно издевалась над мужчинами. Вернувшись домой в Таллин, Наташа все уши маменьке прожужжала — какая у Севы девушка!

Мама тем временем предприняла дальнейшие шаги с моей комнатой. Отец договорился с пароходством о размене нашей трехкомнатной квартиры на двухкомнатную и однокомнатную, которую предполагалось обменять с капитанской женой на мою комнату в ленинградской коммуналке. В комиссии по обмену капитанской жене сразу задали вопрос:

— Где вы прописаны?

— В Ленинграде, в комнате на Лиговском, шестьдесят три.

— А сейчас где живете?

— С мужем, в ведомственной квартире.

— Муж получал квартиру только на себя или вы тоже вписаны в ордер?

Пришлось признать, что да, жена вписана в ордер на получение ведомственной пароходской квартиры.