Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

— Представьте себе, mesdames, — рассказывала она, — вчера вечером, после урока, очаровательный батюшка пожелал пройтись с нами по саду. Толпа стремглав бросилась за ним; кто попроворнее, заняли места возле, а вот Лиза, она ведь обожает батюшку, по обыкновению, опоздала, переваливаясь шла впереди его, задом, и... о, ужас! несчастная спотыкается и теряет башмак с ноги, как раз против батюшки. Бессердечная Наташа О... подхватывает башмак, и он высоко летит в сторону, так что батюшка и вся компания видели этот скандал. Бедняжка Лиза К — а, красная, как зарево, убежала от стыда, спряталась в кусты крыжовника и там, не чувствуя боли от шипов, горько плакала. Ведь срам, как оскандалилась! Смотрите, mesdames, как летел башмак Лизы, — и с этими словами шалунья Катя стаскивает свой и высоко, как мячик, подбрасывает его вверх.

― Tres bien, mademoiselle, tres bien, continuez votre recit en action; et votre ouvrage, mademoiselle, que faites vous?[32] — вдруг раздался за нами голос инспектрисы.

Опять Катя К... выручила; не задумываясь нимало, она бойко ответила за сконфузившуюся подругу, сбивавшую яйца:

― Гогель-могель, m-elle Гогель!

Ну, думаем, достанется же нам! Но видимо, m-elle Гогель была в прекрасном расположении духа и, улыбаясь, сказала:

― Прошу вас в другой раз не заниматься такой стряпней, — и вышла из дортуара.

Слава Богу, миновала гроза; и тут мы дали слово вперед быть осторожнее и в сборном дортуаре не сбивать гоголь-моголь! В самом деле, не глупо ли забраться в дортуар по соседству с инспектрисой, когда у нас есть такое укромное местечко (умывальня), где происходят наши совещания и где даются поручения. Приведу образчик записок на покупки, дававшихся воспитанницам (прислуживавшие нам девушки назывались обыкновенно «воспитанницами», потому что были из Воспитательного дома). На хорошенькой бумажке обыкновенно писалось: «Г-н лавочник, просим вас, отпустите, пожалуйста, толокна на 10 к., мелкого сахару на 10 к., яиц на 15 к., клюквы на з к.; пожалуйста, всего побольше и 10 к. за работу». Записку и деньги даем воспитаннице и бегаем осведомляться, скоро ли принесут провизию? Подобного рода отступления от дисциплины доставляли нам большое удовольствие и развлечение; все это нисколько не было направлено во вред нравственности, и, что всего важнее, — лжи у нас не было; когда попадешься, бывало, сама лично, чистосердечно покаешься классной даме (выдавать подруг, Боже сохрани, — это преступление против чести!), хотя бы за это сняли передник, поставили в классе к доске или в столовой за черный стол.

Помню я, как нас водили каждую среду после обеда в дортуар, где для каждой были приготовлены деревянные дощечки вроде линеек, шириной в два вершка. Становили нас в один ряд с этими линейками, и мы, закинув их назад, за спину, должны были крепко держать их обеими руками за концы и делать па то одной, то другой ногой. Мы спрашивали классную даму, зачем проделываем все это? Нам отвечали: «Чтобы вы держались прямо, приучались не горбиться, что бывает с детьми, долго сидящими на месте». Тогда ведь не было моды на гимнастические упражнения, и вся гимнастика заменялась таким первобытным способом.

Я мало сохранила в памяти время, проведенное в младших классах; но не забыла и никогда не забуду один важный для меня эпизод, случившийся на втором году моего пребывания в институте. Расскажу его, как доказательство милостивого внимания нашей царственной покровительницы и благодетельницы в Бозе почивающей императрицы Александры Федоровны. В 1830-х-1840-х годах не было в Петербурге таких окулистов и глазных операторов, как в настоящее время, и вот в 1839 году приезжает из-за границы какая-то знаменитость по глазным болезням, фамилии не помню. Ее величество прислала сказать начальнице, чтобы она выбрала девиц, имеющих какой-либо физический глазной недостаток, и особенно тех, которые косили глаза, и что приезжий окулист будет в институте делать операции. В назначенный день действительно является к нам эта знаменитость. Мадам Родзянко ведет в лазарет тех, кому нужна операция, в том числе и меня, получившую от испуга с пяти лет этот неприятный физический недостаток. Сама не знаю почему, вероятно, от страха, но я наотрез отказалась от операции, и начальница оставила меня в покое. После много раз в моей жизни я сожалела, что не послушалась совета maman и не решилась на операцию, хотя у девиц, которым операция глаз была сделана, всегда при огне глаза краснели, иногда и слезились, особенно при усиленных занятиях.

По прошествии некоторого времени императрица Александра Федоровна, удостоив институт своим посещением, изъявила желание узнать результат сделанных операций и видеть больных лично. Когда начальница доложила о моем отказе, то Ее величество милостиво обратилась ко мне с вопросом:

― Pourquoi, n'as tu pas voulu faire Popperation?[33]

Этого вопроса я не ожидала, а потому очень испугалась и, сама не знаю отчего и почему, ответила, сделав глубокий реверанс: