Инспектор и ночь

Потом началось разбирательство случившегося, споры с полицейскими, штрафы, судебные анкеты. Когда после всего этого Клод снова сел за руль, его охватил страх. Автобус уже не казался ему надёжной машиной, он стал для него чужим существом с необузданной волей, которое каждую минуту может наброситься на толпу, движущуюся по тротуару, или подмять под себя хрупкую машину. В тот день дорога от Венсена до Клинанкура показалась ему бесконечно длинной, даже длиннее того страшного алжирского шоссе, по которому он трясся в военном грузовике, пока артиллерия Роммеля взметала вокруг фонтаны песка. Когда он добрался до последней остановки, с его лица струйками стекал пот, а рубашка прилипла к спине:

— Не пропустить ли по одной? — спросил Леон, кондуктор, но, увидев его лицо, воскликнул:

— Что это с тобой, приятель? Уж не умирать ли ты собрался?

Потом и это прошло. Теперь Клод водил машину без страха, но и без особой охоты. Он начинал рабочий день с безразличием и ждал, когда его начнёт мутить. Мутить начинало в первые же часы. Появлялся какой-то неприятный металлический привкус во рту, голова становилась тяжёлой. Его тошнило.

«Это от бензина, — думал Клод. — От отработанного. Свежий пахнет даже приятно».

Бензин и в самом деле разъедал ему лёгкие. Сгрудившиеся возле автобуса машины извергали зловонный голубоватый дым. Порой он закрывал окно, но тогда кабину заполнял ещё более неприятный запах отработанного газойля.

Его и сейчас поташнивало. Он поднял стекло, потом вновь опустил его. Может быть, это не только из-за бензина. И погода не балует. Весь день собирался дождь, но так и ни капли не упало на землю. Над железными крышами нависли свинцовые облака. Летний полдень походил на осенний вечер. Кое-где в окнах светились унылые жёлтые лампы. Город казался закопчённым, обветшалым и неприглядным, как старая изношенная одежда.

Клод расстегнул куртку, откинулся на спинку сиденья и вздохнул. Его снова охватило чувство усталости и безысходности. Словно эта пробка никогда не рассосётся, и он вечно будет сидеть среди моря застывших машин.

Наконец колонна зашевелилась. Шофёр включил скорость и тронулся почти одновременно с машинами, которые были перед ним. Нужно всегда висеть на хвосте у стоящей впереди машины, потому что стоит зазеваться, как какой-нибудь нахал тотчас вытеснит тебя. На перекрёстке Клод притормозил, выждал, когда перед ним расчистится дорога, и подогнал автобус к тротуару.

— Гар де л’Ест, сексион! — услышал он голос Леона, выкрикнувшего название остановки.

«Если тронемся сразу же, — подумал Клод, — удастся продвинуться по крайней мере ещё метров на двадцать. Только вряд ли мы сможем тотчас же тронуться».

Он слышал, как Леон ругается с пассажирами:

— Я сказал — только пять человек. Автобус переполнен. Посадка закончена, сударь. Понимаете, закончена!

Человек что-то путанно объяснял — очевидно, доказывал, что он не такой, как все. Леон раздражённо дёргал шнур звонка

«Можешь звонить сколько душе угодно, — сказал про себя Клод. — По крышам машин не проедешь.»

Леону легко. Правда, он весь день на ногах, но зато не один. Препирается с пассажирами из-за билетов, улыбается той да этой, одёргивает кое-кого, когда идёт посадка, — так время проходит куда быстрее. А Клод сидит в своей кабине совсем один. Он всегда один, даже после работы. Порой он говорил себе, что нужно сделать что-то, изменить это положение. А порой думал, что ничего не может сделать. Наверно, такова уж судьба. В голове у него вертелось какое-то изречение, которое он слышал ещё в школе: человек рождается один и один умирает. Наверное, это в самом деле так. Впервые он понял это в Дюнкерке.

Ему никогда не забыть Дюнкерк. Стоило закрыть глаза, и в памяти всплывала широкая полоса мокрого песка, оставленная отливом, и тысячи человеческих фигурок, бегущих к морю. Потом воздух вдруг становился плотным и тяжёлым от рёва самолётных моторов. Первые бомбы с зловещим воем устремлялись к земле. Грохотали взрывы. Клод больше ничего не видел. Он лежал, уткнувшись лицом в песок, и машинально разгребал его руками. Ему хотелось сделаться маленьким, как можно глубже зарыться в землю. Умом владела одна мысль: «Всё кончено». И он был один, совершенно один. И каждый из тысяч лежащих вокруг был один.

Шофёр провёл руками по лицу и снова оглядел улицу.

После воспоминания о Дюнкерке окружающее стало казаться уже не таким отталкивающим. Это всегда так. Клод давно заметил это, и когда становилось невмоготу, закрывал глаза и вспоминал Дюнкерк. Знал, что, когда он откроет глаза, настоящее будет казаться не таким уж мрачным. Почти сносным.

Вот и зелёный свет зажёгся. Колонна медленно двинулась вперёд. Клод старался держаться как можно ближе к передней машине. Хотя это и было опасно. Остановись внезапно идущая впереди машина — и автобус подомнёт её. Тут уж не до посторонних мыслей, нужно глядеть в оба. Что ж, так оно и лучше. Когда ты занят, время проходит быстрее.