Инквизитор и нимфа

От ворочающегося на земле тела побежали жиденькие, неубедительные молнии. Жалкие, как струйка напрудившего щенка, они не убили бы сейчас и мухи, но Марк не собирался убивать мух. Молнии стеклись в ручеек и, дотянувшись до кованого основания фонаря, лизнули железо. Низковольтный ток разбудил светильник. Фальшивое синеватое пламя мигнуло и вспыхнуло, отбросив на лужайку круг бледного света. Света едва хватило, чтобы проявить у ног вставшей на четвереньки фигуры полупрозрачную тень. Еще через мгновение тень налилась чернотой, и Марк нырнул в этот чернильный мрак, как измученный зноем бросается в ледяную воду.

«Пятнадцать человек на сундук мертвеца». В голове Вигна крутилась эта нелепая фраза, крутилась и крутилась, словно поставленная на циклическое прослушивание запись.

Происходящее казалось бы смешным, не будь психику так больно и жутко. Пятнадцать «заглушек» терзали его бедную голову, пятнадцать красных раскаленных звезд под веками. Пятнадцать человек на… Только среброволосые гости – не люди. Это Лукас понял еще до того, как «узы», звякнув, оборвались, икэсугиру мешками повалились на пол и сам он через секунду последовал за ними. Пятнадцать пришельцев, похожих, как близнецы, стащили Шеймаса с платформы и швырнули наземь. В центр круга. Пятнадцать выстроились в кольцо, положив руки друг другу на плечи, и сейчас исполняли что-то вроде сиртаки. По часовой стрелке, быстрее, все быстрее – и против, все медленнее, и снова… Лукас не понимал, почему Шеймас ничего не делает, ведь «заглушки» на ирландца не действовали. Однако старший Салливан не пытался уйти. Он валялся в центре круга и выл от боли. Сам Лукас тоже взвыл бы, но мышцы гортани сковала судорога. Если геодцы не уберутся в течение часа, ему конец. Свет в цеху лихорадочно мигал, искрила проводка. Уже тянуло вонью жженого пластика. По волосам танцующих пробегали синие электрические искорки, а там, где Шеймаса пригвоздила к полу ось безумного колеса, вспухало медленное сияние…

Лукас не понял, в какой момент все изменилось. Свет снова мигнул и вспыхнул ярче. Танец продолжался, но что-то нарушилось в его безжалостном ритме. Лукас не мог разглядеть, что происходит в центре круга. С огромным трудом психик встал на четвереньки, а затем, цепляясь за стену, поднялся во весь рост. Шеймас… что делает Шеймас? Ирландец лежал в пятне темноты, и это пятно подергивалось, обретало форму… Над Шеймасом, из Шеймаса поднималась тень. У тени было лицо Марка Салливана и белые глаза призрака. В правой руке тень держала узкую полоску мрака. Меч. Черная, как ночь, катана.

Танец прервался. Среброволосые остановились, но

все еще держали круг.

Тень улыбнулась и сказала голосом Марка:

– Приветик, Стражи. Спорим, что мое вуду круче вашего?

Призрак поднял катану – и в ту же секунду Лукас ощутил, как неведомая сила вздергивает его на ноги. «Узы». На него наложили «узы», ну и пускай. Он чуть не заплакал от счастья, потому что боль в голове прошла. Краем глаза психик увидел, как рядом поднимаются сержант Круг и лейтенант Николсон. В руках военных были лазерные винтовки.

Глава 6 Мутабор

Такой одинокой можно быть только во сне, когда бредешь сквозь анфилады комнат и в каждой следующей чудятся музыка и голоса – но ты переступаешь через порог, и опять никого, ничего.

Прощание с Марком. Свадьба с Фархадом. Отлет на Терру. Все прошло так быстро, угарно, странно. Особенно само венчание. Фархад неожиданно оказался католиком, и они венчались совсем по-настоящему, в маленькой церквушке на улице, которая (смешно) называлась виа Лаура и которую Флореан Медичи именовал их фамильной церковью. И был хор голосов, и желтое мерцание свечей, и дурацкая душная фата, и рука Фархада – мягкая и неприятно липкая от пота.

А потом оказалось, что Фархад намного больше интересуется своими киберсистемами, чем молодой женой, – и это даже хорошо. Хорошо потому, что на Земле всю кибернетику контролирует орден, а вот на Тер-ре свободная торговая зона, и много молодых фирм обосновалось именно там. И значит, наверняка приглашение, рабочая виза, отъезд. Навсегда? Навсегда…

Лаура ненавидела слово «навсегда». Навсегда умирают, а расстаются надолго. Всего лишь надолго – но это долго тянется, и тянется, и вытягивается до того, что его уже не отличишь от проклятого «навсегда».