Инквизитор

Задыхаясь и хватая воздух широко открытым ртом, мой собеседник не мог выговорить ни слова. Рукой он держался за сердце, как будто боялся, что оно вот-вот разорвется.

Я понял, что требуется еще один толчок.

— Если вы скажете мне почему, я напишу письмо, — пообещал я. — Если вы прикажете освободить женщин из Кассера и дадите мне слово, что их никогда не обвинят в преступлении, которого они не совершали, я напишу письмо. Более того, я воздержусь от последующих шагов. Я уйду из Святой палаты. Я покину Лазе. Все, что мне нужно, — это признание, брат. Признание и обязательство. Я хочу знать, в чем здесь дело.

— Покажите письмо! — вдруг потребовал он. — Где оно?

Мысленно вознося молитву, я вытащил из-за пояса документ, который повредил, то есть подделал, накануне ночью. Он взял его дрожащими руками, а я указал ему нужные строки. Но хотя он усиленно вглядывался, его глаза не двигались. Он не читал. Очевидно, он был неспособен читать. Его страх и изумление были так велики, что они парализовали его способности.

— Это касается ваших предков, не так ли? — спросил я, наблюдая, как пот струится по его голому черепу. Я говорил ласково, без малейшего намека на осуждение. — Среди ваших предков были еретики. Но вы знаете, брат, я никогда не одобрял практики, к которой так часто прибегает Святая палата, наказывая человека за грехи его отцов. «Живу Я! говорит Господь Бог, — не будут вперед говорить пословицу эту в Израиле». Столь жестокие и беспощадные преследования я считаю неправильными. Святой Павел говорил: «Кротость ваша да будет известна всем человекам». Я не порицаю вас за то, что вы осквернены ересью своего пращура, брат. Я полагаю, что все ваши грехи — только ваши.

Согласитесь, едва ли можно было счесть это дружеским утешением. Скорее это было завуалированное оскорбление. Но на Пьера Жюльена оно подействовало, ибо он, безмерно меня удивив, разрыдался.

— Простите меня, брат, ибо я согрешил, — всхлипывал он, закрывая лицо руками. — Простите меня, брат, ибо я согрешил! Уже неделя как я исповедовался…

Нет, сказав, что мне нужно признание, клянусь, я не хотел услышать исповедь. Это накладывало на меня слишком большие ограничения и могло только помешать мне. Но хотя я возражал, Пьер Жюльен настаивал, и я боялся, как бы он вовсе не отказался говорить. Так или иначе, каким бы добровольным ни было признание, оно, в сущности, бесполезно, если не записано в присутствии свидетеля или свидетелей. И я согласился с его требованиями и приготовился выслушать его исповедь.

Однако он мешкал.

— Брат, — нетерпеливо подгонял я, в то время как он сморкался в подол своего подрясника, — соберитесь. Слезами горю не поможешь.

— Вы ненавидите меня! Вы всегда меня ненавидели!

— Мои чувства не имеют отношения к делу.

— Господь хотел наказать меня, приведя меня сюда!

— Почему? Назовите причину. — Когда ответа не последовало, я спросил напрямую: — Это вы убили Раймона Доната?

— Нет! — закричал он, поднимая взгляд и съеживаясь при виде предостерегающе направленного на него перста.

— Тише! — прошептал я. — Вы что, хотите, чтобы все услышали?

— Я не убивал Раймона Доната! Вы все время обвиняете меня, но я не убивал Раймона Доната!

— Очень хорошо. Что же вы сделали?

Пьер Жюльен вздохнул и снова спрятал лицо в ладонях.

— Я изъял листы, — глухо признался он. — И сжег их.

— Почему?

— Потому что мой внучатый дядька был еретиком. Он умер до вынесения приговора. Я никогда не знал об этом. У нас в семье редко о нем заговаривали. «Твой дядя Исарн был дурным человеком, — говорили мне. — Он умер в тюрьме. Он был позором для нашей семьи». Я думал, что он, наверное, ограбил кого-нибудь или убил. У него не было детей. Он жил не в Лазе. Трудно было установить связь.

— Но вы установили в конце концов.

— Нет. Не я. Раймон Донат.

— Раймон?

— Он подошел ко мне всего… в общем, совсем недавно. — Мой собеседник задумчиво коснулся рукою лба. — Я глазам своим не поверил, у него был старый реестр. Он показал мне запись, которая свидетельствовала против моего внучатого дядьки.

— Скажите, когда это было, — потребовал я. — Когда именно это произошло?

— Это произошло после того, как вы велели ему искать пропавший реестр. — Повернув голову, Пьер Жюльен посмотрел на меня с несчастным, обреченным выражением. — Это был тот самый реестр. Там было имя моего внучатого дядьки.

— Постойте, — сказал я, поднимая руку. — Речь шла о том самом реестре, который искал отец Августин. Я искал его, потому что искал его он. Зачем он понадобился Раймону?

— Я думаю… я думаю, потому что там упоминалось какое-то еще имя. Не имя моего родственника. Другое имя.

Не успел я попросить, чтобы он пояснил, как он продолжил: