Инквизитор

— Поистине, отец Бернар, святой Франциск был близок Господу! Поистине, мы должны следовать его примеру, дабы нас поглотил божественный огонь и мы вкусили пищи духовной.

— Да. Бесспорно. — Да простит меня Бог, тогда у меня не было времени для святого Франциска. — Алкея, солдаты напугали Вавилонию. Пойдите и успокойте ее, пожалуйста. Скажите ей, что я не позволю им причинить вам никакого вреда. Скажите ей, что я ваш щит и ваша крепость. Передайте ей это, хорошо?

— С превеликим удовольствием, — сказала Алкея, лучезарно улыбаясь. — А потом мы поговорим, отец мой. Мы станем говорить о высочайшем покаянии, о Святом Духе и о созерцании божественной мудрости.

— Да-да, конечно.

Я повернулся к Иоанне, которая теперь смотрела на спешивающихся гарнизонных солдат. Некоторые начали развязывать свои седельные мешки.

— Сегодня мы будем ночевать здесь, — поспешил объяснить я, — а завтра утром сопроводим вас в Лазе. Иоанна, прибыл новый инквизитор, и он глупец — опасный человек. Он считает, что вы и ваши подруги — еретики и ведьмы…

— Ведьмы?

— И что вы убили отца Августина. Он не желает слушать голоса разума. Но я прилагаю все усилия к тому, чтобы сместить его. Я полагаю, что он имеет отношение к другому убийству. Если я смогу доказать это, если я смогу допросить соучастника убийства отца Августина, который до сих пор жив… — Увидев, как она бледнеет, я осекся. Я чувствовал, что ей не под силу постигнуть все за один раз, и с такой страстью сжал ей руки, что она поморщилась от боли. — Иоанна, не бойтесь. Вы будете в безопасности. Даю вам слово. Обещаю.

— Кто… кто должен ехать завтра? — слабым голосом спросила она. — Не Виталия?

— Вы все.

— Но Виталия больна!

— Простите меня.

— Она не усидит на лошади!

— Сама — нет. Но я поеду с ней. Я поддержу ее.

— Что за глупости! — Теперь она рассердилась. — Такая старая и больная женщина! Как может больная старуха кого-нибудь убить?

— Я же говорю, мой патрон не внемлет разуму.

— А вы? — крикнула она, вырывая у меня свои руки. — А вы что же? Вы уверяете, что вы нам друг, но приехали, чтобы отвезти нас в тюрьму!

— Я и есть ваш друг. — (Друг? Я был ее раб!) — Не осуждайте меня. Я приехал, чтобы защитить вас. Успокоить вас.

Она устремила на меня свой ясный, прямой, грозный взгляд, который пронзил меня, как стрела. Ее глаза были почти вровень с моими. Я и забыл, какая она высокая.

— Успокойтесь, — мягко попросил я. — Мужайтесь. Мы победим, если вы будете следовать моим советам и не станете терять головы. С нами Бог, я знаю это.

Наконец-то она улыбнулась, но улыбкой усталой и недоверчивой. Глядя в сторону, она сказала:

— Хорошо, что вы так тверды в своей вере.

Затем она пошла к дочери.

Я хотел последовать за ней, и убедить ее, и снова коснуться ее (да простит меня Бог), но я не смог. Вместо того, я подошел к командиру моей маленькой свиты, и мы стали обсуждать расположение очагов, мест для ночлега и лошадей. Во дворе под навесом не уместились бы десять человек; солдаты хотели вернуться на ночь в Кассера, где их приняли бы с распростертыми объятьями и отвели спать на гумно. Я сказал, что они все могут вернуться в деревню, но я останусь. Но поскольку об этом не могло быть и речи, шестеро вызвались охранять меня в форте, а остальные отправились обратно в Кассера под дождем в сгущающихся сумерках.

Затем была составлена очередность караулов. Согласно ей, трое из добровольцев могли спать, пока двое охраняли двери фермы, а один сторожил лошадей. На ночлег расположились следующим образом: кровать Виталии отнесли в спальню, чтобы она могла быть ближе к подругам. На кухне (или в той комнате, которая теперь служила кухней) бросили охапку соломы, и это было мне постелью. Один из солдат должен был спать на кухонном столе, другой у очага, а третий у моих ног. Лошадей решили привязать к остову деревянного, крытого некогда соломой навеса, который сохранился во дворе.

Я настаивал, чтобы принадлежавших женщинам кур не трогали, но мое требование не нашло поддержки.

— Кто будет кормить их, когда мы уедем? — спросила Иоанна.

И пять птиц были убиты, выпотрошены, ощипаны и съедены моей оголодавшей охраной; сам я довольствовался только хлебом и луком, поскольку шел пост, в то время как Алкея и Вавилония отказались дотрагиваться до обугленных останков своих птичек: Вавилония была потрясена жестокостью расправы над ними, а Алкее ее убеждения позволяли есть мясо только по праздникам.

Что касается Виталии, то для нее сварили бульон из курятины, который она съела с размягченным хлебом. С одного взгляда на нее становилось ясно, что она не в состоянии путешествовать. Она едва могла ходить, и, когда я взял ее за руку, мне показалось, что я держу сухой лист или пустой остов мертвого насекомого. А при упоминании о предстоящей поездке она улыбнулась и закивала, точно не понимая, о чем я ей говорю.

— Нет, она понимает все, — сухо отвечала Иоанна, когда я выразил свои сомнения по этому поводу. Мы сидели вокруг жаровни, стесненные присутствием солдат, ведь я не мог свободно говорить при них. — С головой у нее все в порядке.