Инквизитор

— Ложь! — закричал я, вырывая показания из рук Пьера Жюльена. Он попытался отнять их у меня, и мы с ним боролись, пока нас не разнял Роже Дескалькан. Хотя и ниже меня ростом, сенешаль имел мощное сложение и употреблял силу с умением, которое приобретаешь только за годы сражений.

— Довольно! — сказал он, сердитый и удивленный. — Я не разрешаю драться на улицах.

— Это ложь! Признание, полученное под пыткой! — крикнул я.

— Он говорит так, потому что его околдовали, ваша милость, женщины отравили его своим ядом.

— Довольно, я сказал! — Встряхнув нас, сенешаль разжал руки, и мы оба попятились назад, а Пьер Жюльен упал. — Здесь не место это обсуждать. Мы подождем день и посмотрим, не откажется ли Жан Пьер от своего признания. А тем временем нужно доставить женщин.

— Нет, ваша милость!

— Вы это сделаете, отец Бернар, и несколько моих солдат из гарнизона. Вы привезете их сюда, и затем вы вместе допросите их, а если обнаружится какое-либо доказательство колдовства, либо убийства, либо чего-то еще, вы оба будете удовлетворены.

— Ваша милость, когда сюда прибудет Жордан Сикр, этот низкий и кровожадный человек будет изобличен.

— Возможно. Но пока Жордана нет, отец Бернар, я предлагаю действовать осторожно, разумно и не терять головы. Это вас устраивает?

Что еще я мог сделать, как не согласиться? Я не мог ожидать ничего более благоприятного для Иоанны, которая уже попала под подозрение. По крайней мере, если она будет вверена моим заботам, то я смогу обеспечить ей хорошее обращение.

И потому я кивнул.

— Хорошо. — Сенешаль повернулся к Пьеру Жюльену, который уже поднялся и отряхивал пыль с одежды. — Вас это устраивает, отец мой?

— Да.

— Тогда я сейчас же пойду и назначу солдат, которые будут сопровождать вас. А вы идите и сообщите приору, что сегодня вечером вы будете отсутствовать. Сколько там женщин?

— Четыре, — ответил я, — но одна очень старая и больная.

— Тогда она поедет с вами. Я опять дам вам Звезду. Или, возможно… ладно, это мы решим позже. Вы идете, отец мой?

Он обращался ко мне. Догадываясь, что он не хочет оставлять меня наедине с Пьером Жюльеном, чтобы мы не выпотрошили друг друга, я снова кивнул в знак согласия и собрался было пойти вместе с ним, но тут Дюран схватил меня за подол.

— Отец мой… — забормотал он тихо и отчаянно. Я посмотрел в его глаза с красными воспаленными веками и увидел там такой глубокий ужас, что даже удивился. Дюран никогда не казался мне особенно впечатлительным.

— Держитесь, — тихо проговорил я. — Скоро мы со всем этим покончим.

— Отец мой, я не могу.

Надрыв в его голосе тронул мое сердце, хотя оно было полно в то время Иоанной. Потрепав его по щеке с отцовской нежностью, я наклонился к другой щеке, якобы для поцелуя, но на самом деле, чтобы приблизить губы к его уху.

— Пусть вас рвет дальше, — зашептал я, — не сдерживайте себя. Прямо ему на туфли, если будет нужно. В конце концов он вас прогонит.

Дюран улыбнулся. Позднее, когда я готовился к поездке и испытывал неописуемые муки, мысль об этой улыбке приносила мне утешение. Это была улыбка надежды, сочувствия, сопротивления. Она придала мне сил, ибо я знал, что в лице Дюрана по крайней мере у меня есть друг. Друг, может быть, не слишком влиятельный, но такой, который поможет мне, какой бы путь я ни избрал.

Двоим лучше, нежели одному; потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их: ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его[98].

Я надеялся, что Иоанна с подругами уже покинули Кассера. Я надеялся, что туманные утра и дождливые дни, предваряющие наступление зимы, могли поторопить их с поисками более теплого, сухого и безопасного убежища. Но я не учел плохого здоровья Виталии. Мне казалось, что можно ожидать улучшений в ее состоянии (как ожидают просвета в тучах), чтобы воспользоваться этим и перевезти ее, не причиняя ей особого беспокойства.

— Очень ли она больна? — осведомился я у отца Поля, не покидая седла. Он вышел из своего дома, чтобы поприветствовать меня, и почти все жители Кассера присоединились к нему; многие из них называли меня по имени, а дети встречали меня радостными улыбками.

К несчастью, я так был занят Иоанной, что взирал на их лица совершенно безучастно и едва замечал их приветствия.

— Она очень стара, — сказал отец Поль. — По моему мнению, отец Бернар, дни ее сочтены. Но я могу ошибаться. — Он растерянно оглядел мою лошадь, а я не спешился, говоря с ним, и десятерых солдат, сопровождавших меня. — Вы собираетесь подняться наверх? Или останетесь здесь до утра?

— Мы не станем ночевать в деревне, — был мой ответ.