Инклюз

Обернувшись волком, Браа внюхивался в воздух, экономя время на поиск следов, уходящих выше в горы. В середине дня я его сменил. К вечеру мы изрядно поднялись, а на закате увидели зев пещеры, в глубине которой оранжевым сполохами виднелся огонь. Гадать, кто там внутри — не приходилось. Волчьи носы не ошибались, а запахи близких мы не перепутали бы ни с чем. Вот они, почти все, за исключением одного, очень важного. Этот запах тоже присутствовал, но слегка, был слабым почти выветрившимся.

Вбежав в пещеру (с риском нарваться на удар копья — представиться, перед тем как входить не помешало бы), я обернулся человеком, ответил на объятья (немало времени для этого понадобилось) и стал шарить глазами по пещере в поисках того, кого тут, судя по запаху, не было. Сразу же вспомнился дольмен…

— Гадатель? Как без него? Кто новый гадатель? — потрясенно спросил я ближайшего неандертальца, только что высвободившегося из объятий Браа.

— Без него? С ним! Придет ночью. Новый не нужен, старый есть. Гадатель ушел думать, смотреть. Вернется, — поняв мою тревогу, неандерталец объяснил все подробно и тщательно.

Мы еще здоровались, отвечали на вопросы, что-то рассказывали, но радость от того, что приключение окончилось, что мы снова среди близких была такова, что силы оставили нас, мы с Браа свалились буквально, где стояли, и провалились в сон.

Разбудил меня гадатель. Как он узнал, что мы вернулись? Как сумел сам так быстро возвратиться из своего одинокого странствия по горам? Не знаю. Удивительный он субъект, прямо-таки набитый загадками. А может, и нет тут ничего особенно: просто наше и его возвращения почти совпали во времени, вот и все.

Гадатель не стал меня расспрашивать, а попросил говорить первое, что придет в голову. Как ни странно, первым была не смерть Пырра, не зловещий хозяин, живущих на перешейке народов, даже не то, что мы с Браа теперь умеем оборачиваться короткомордым медведем. Первое, что вспомнилось, и что я подробно описал — мертвый кит, которого мы нашли на галечном берегу холодного моря. Как он пах, каких зверей пришлось от него отогнать, как меня заинтересовал китовый ус, сколько мы взяли мяса и как долго его ели. Гадатель слушал, не перебивая, и вроде бы не удивлялся.

— Хочешь черноволосую, прикипел к ней — бери. Браа тоже лысую не возьмет, ему наша женщина нужна: одна, другая, много, потом навсегда одна. Очень ему плохо, они помогут, — выслушав мой рассказ о ките, сказал гадатель, хотя о женщинах я и словом не упомянул.

— Кто возьмет Иктяк?

Он пожал плечами.

— Кто-то возьмет. Станет жить, станет говорить, найдется, кто возьмет.

Потом гадатель почесал лоб и объявил:

— Через перешеек больше не пойдем. Никогда. Тут поживем, дальше пойдем, а обратно нельзя.

Через полгода Браа решил, что кроме Лрра никто ему не нужен, что им хорошо вдвоем. Так он это сформулировал. Тогда я подарил ему самую интересную вещь, имевшуюся у меня — рисунок жреца-вождя черноволосых. Браа обрадовался подарку, долго разглядывал его водил пальцем по фигуркам зверей, тыкал в нарисованных человечков. А потом сказал:

— Я тоже у старика вещь взял. Возьми себе. Просто камень красивый.

И подал мне на ладони крупный обломок янтаря серый с одного бока с пузырьком воздуха заключенным внутри.

Нарга звала меня, у нее никак не получалось расщепить бедренную кость лося, а она очень любила лакомиться мозгом. Но я никак не мог встать и подойти к ней, мое внимание приковал этот янтарь. И было мне тяжко, и вспоминались времена столь давние, что и названия у них нет. Вернее есть, но слишком уж… широкое в десятки миллионов лет. Да и многие ли помнят эти слова: Рэт Ладин… Не могу даже сказать, весна то была или лето, очень уж слабо различались тогда времена года.

***

Благословенна будь моя бипедальность. Если бы пришлось волочить брюхо по этим гниющим колышкам — остаткам заболоченного и втянутого в торфяник хвощевого "леса", мне было бы, как минимум, постоянно щекотно. Хорошо, что эти чертовы хвощи с годами встречаются все реже и становятся все мельче. Хотя, помнится, в них было неплохо охотиться. Мало кто из тех, кто становился моей добычей, умел сообразить, что под правильно выбранным углом, заросли хвощей выглядят прозрачными аллеями, словно высаженными аккуратным садовником.

Я постоянно предавался воспоминаниям, произносил внутренние монологи и диалоги с воображаемыми собеседниками. А что еще остается, если на всей планете нет никого, кто может поддержать беседу. Вернее есть…, но, встреться мы, до беседы дело вряд ли дойдет.

Одиночество — вовсе не невыносимое состояние, как некоторые думают. Отнюдь. Терпеть можно. Но, чтобы попытаться понять, какие ощущения вызывает одиночество, полное и абсолютное, попробуйте проделать такой эксперимент: укусите себя. Только не цапните и отпустите, а продолжайте медленно и постепенно сжимать зубы. Как, можно ведь вытерпеть? Причем, если усиливать нажим плавно, то и терпеть получится (если вы личность достаточно волевая) бесконечно долго. Вечность боли.